Оренбургский платок

– Эх, мальчишки вы, мальчишки!
Что это за нация?
По двадцать девушек любить —
Это спекуляция!

– Меня матушка родила

На соломе, на мосту.
Меня куры поклевали —
Я кудрявая расту.

– Я не тятькина,

Я не мамкина,
Я на улице росла.
Меня курица снесла.

– Уж ты, маменька родима,

Что ж ты раньше думала?
Отдавала в чужи люди,
Точно в омут сунула.

– На катушку нитки вьются

Тонкие, кручёные.
Посылай, милашка, письма,
Разберут учёные.

– Ох, топну ногой,

Из-под пятки огонь!
Мать, корову продавай!
Меня замуж отдавай!

– Хулиганом я родился

И хожу, как живорез.
Когда мать меня рожала,
Я уже с наганом лез.

– Затвори, жена, ворота

Да спусти с цепи собак.
Кто-то бродит по Европе,
То ли призрак, то ль маньяк.

– Самолёт летит,

Крылья модные.
А в нём колхозники сидят
Все голодные.

– К коммунизму мы идём,

Птицефермы строятся.
А колхозник видит яйца,
Когда в бане моется.

– Я бычка сдала колхозу

И бурёночку свою.
И теперь на каждой зорьке
Нашу курицу дою.

– Ох, какая я счастливая:

Иду голосовать!
В бюллетне одна фамилия —
Не велено черкать.

– Спасибо Ленину,

Ещё Ворошилову!
Раскулачили меня
За шубёнку вшивую!

– Слева молот, справа серп —

Это наш советский герб.
Хочешь жни, а хочешь куй,
Всё равно получишь… Уй!

Темно, темно кругом…

Темно под ногой, темно в душе…

Пускай на моих памятях, в молодости не пели такого.

Но то было вроде и другое время.

Но такое же тёмное, как и сейчас. И у кого шевельнётся хоть одна жилочка в чём-то попрекнуть теперь этих ночных страдаликов?

Давно вздули в Жёлтом огни.

А мои сидят горюшата в потёмках одни.

Сидят и хнычут.

Подступилась я к домку к своему.

Остановила шаг и дыхание.

Притолкнулась мешком на плечах к стенке.

Скрозь стенку помилуй как всё слышко…

Вхожу – виском нависнули на меня. Как гроздья.

Жалуются:

– Роднулечка… Ну как же ты до-олго. Нажда-ались мы тебя! Одним… так боязно… Совсема умёрзли.

– А маленьки! А что ж вы к тёть Луше не пошли?

– Да-а… Тёть Луша ещё в день сама проявилась. Забрала к себе. Дала с варк'y[179] мундирной картошки с капустонькой, бабьей лени[180]. Вечером тёть Луша утянулась убираться с козками… Мы и уёрзнули…

– Куда-а-а?.. Бесспроша?..[181]

– Родненькая! А мы лётали тебя совстречать. Поезд с дымной пробёг косой. Напроход[182] пробёг!.. А тебя нету… нету… Навовсех нетуньки… горькая ты нашенская потеряшка…

Они плачут, а я втрое плачу…

22

По работе и цена.

Что его и говорить, бед мне круто сыпануло. Крепонько прожгли бороной по судьбине по моей. Божечко мой… Сколько на свете жила, сколько пережила! А ничего… Не пала, выстояла Блинчиха…

Вязала я хорошо да и к грамоте была погорячей других жёлтинских баб. Меня и ткни после войны в рукойводительницы нашей пухартели. Выдвинули, называется. А чтоба их пусто взяло!

Ну и курортная, скажу я, должностёнка!

Это надо, то надо. Это отвези, то привези…

Да Бож-ж-же ж ты мой! Знай исполняй дисциплину. Крутись ну волчок волчком!

Ну на коюшки мне этот чертопляс?

Можно, конечно, как кой-которые лотохи[183]. Для виду поквакала и в тину. Брось поводья, куда само привезёт, на то ты и довольная.

А я так не могу. Я только по-доброму. Навыкладку. Навыхлест. Инако меня совесть слопает без сольки.

Я какой воле молюсь?

Не хошь – уходи. Вон Бог. Вон порог.

А осталась – паши, савраска, до отпаду. А ежли ты ещё и начальнишко, пускай и мелкий, всего-то невидная бугринка на равнинке, так болей до издоху для ради всех. Прохлаждения не жди.

Ну, лётаешь как заводная. И туда бегом, и сюда бегом.

С утра до ночи язык, как полено, на мыльном плече. Некогда за зубы занести передохнуть.

Толчёшься, толчёшься… А дела-то не ви-да-ти!

А я как привыкла?

Сработай платок – так он вот он! Его погладить можно!

А тут никакой душевной радости. Беготня одна. Сесть за спицы не сядешь.

Не-е, не по мне такое рай-житьё. Не моя то работёшка мельтешить с портфельчиком. Пускай он и не просторней детской ладонушки.