Оренбургский владыка

Драпанув от Бухареста верст на шестьдесят, румыны постарались закрепиться на позициях, заранее для них подготовленных. Полк Дутова, прикрывавший отступление союзников, отошел на короткий отдых. Однако отдохнуть не удалось — немцы поднажали на вислоусых каларашцев и буковинцев, и те побежали вновь.

Дутовцы были сняты ночью с отдыха и брошены навстречу немцам: тех надо было остановить во что бы то ни стало, иначе германцы протаранят пространство до самого Днепра. Казаки плевались, костерили на чем свет стоит каларашцев, — но делать нечего — оседлали коней и ринулись навстречу немецкому клину.

В отчаянном ночном бою Дутов потерял восемьдесят с лишним человек. Мелкий, жесткий, плотно прилипший к земле снег от крови сделался клюквенно-красным. Кровавые пятна эти, освещаемые мятущимися факелами в ночи, казались черными. Воздух студенисто дрожал от криков, мата, ржания лошадей и выстрелов. Немецкая лава была остановлена. Пеший дивизион вгрызся в землю, закопался в нее — наспех были вырыты окопы.

Поскольку отступление румынских вояк было беспорядочным, и немцы, несмотря на свой хваленый «орднунг» [16] тоже наступали беспорядочно, то образовался слоеный пирог с довольно сложной начинкой — перед дутовскими окопами сидели немцы, готовые в любую минуту рвануть в наступление, и за спиной, внутри наших позиций, километрах в двух, также оказались немцы.

Узнав об этом, Дутов только покачал головой:

— Как бы нам не оказаться между двумя железнодорожными вагонами…

Хорошо еще, что между оренбуржцами и немцами, сидящими в тылу, оказалась еще одна прослойка, которая в случае чего должна смягчить удар, — стрелковый полк, изрядно вымотанный, поредевший, но живой.

— Лучше бы румыны в войну не вступали, — изучив обстановку, мрачно молвил Дутов, — воевать-то приходится и за себя, и за них.

Днем немцы предприняли вялую попытку атаковать полк, но попытка была настолько неподготовленной, что Дутов даже не вылез из штабного окопа, накрытого трофейным брезентом — изучал там карту. Атаку отбивал адъютант полка. Хотя ухо из-под брезента войсковой старшина все-таки высунул — интересно было, зашевелятся немцы, находящиеся внутри кольца, за спиной, или нет? Те не зашевелились, и Дутов удовлетворению качнул головой, вновь исчезнув под брезентом.

Похоже, начиналась позиционная война. Только вот сколько она продлится, никто не знал.

В походах, в «куковании» на каком-нибудь хуторе, когда приходилось поджидать тыловые службы, вечно отстающие от передовых рядов, Дутов любил устраивать свою жизнь с комфортом — не все же время под немецким брезентом сидеть. Чтобы и самоварчик горячий каждый день на столе стоял, призывно пофыркивал и пахнул дымком, и чтобы к чаю варенье разных сортов — войсковой старшина любил побаловать себя сладким, и чтобы еда была свежей, яичница жарилась из яиц, взятых прямо из-под курицы, а антрекоты вырезали едва ли не из ляжки живого быка, с кровью… Имелся такой «бзик» у военного человека.

Став командиром полка, он начал потихоньку обзаводиться хозяйством. В одном из румынских сел Дутов за сущие копейки приобрел у сельского старосты роскошную разборную кровать с бронзовыми львами по углам, которых Еремеев называл на свой лад «левами». В общем, в хозяйстве кроме самовара появилась кровать, а к кровати — пара изящных венских стульев, бронзовый таз для мытья ног, два утюга, один надо было нагревать на огне, другой работал на горящих углях.

Обозники, когда к ним попадал личный груз войскового старшины, пренебрежительно фыркали, отказывались везти. Дутову эти отказы надоели и в один из холодных декабрьских дней шестнадцатого года, когда немцы объявили перерыв в боевых действиях, он написал в штаб корпуса специальную бумагу, отправив ее с конным нарочным. В бумаге той он просил денег на приобретение экипажа для собственных нужд и лошадей.

Прочитав послание, граф Келлер выругался, потом, поразмышляв немного, — все-таки Дутов относился к числу его любимчиков, — ухватил письмо двумя пальцами, будто лягушку за лапу, и отнес его начальнику штаба.

— Разрешите этому любителю цивильных удобств приобрести двуколку, — граф разжал пальцы и письмо шлепнулось на зеленое сукно стола, за которым сидел начальник штаба. Келлер платком вытер руку и добавил: — Этого будет достаточно.

Так в обозе элитного казачьего полка появилась новенькая, окрашенная в защитный цвет двуколка и, как приложение к ней, — пара сытых выносливых меринов неведомой немецкой породы.

— Двуколка — это хорошо, — довольно потирал руки «дядька» Еремеев.

Послал Дутов письмо и оренбургскому вице-губернатору Пушкину с просьбой подтвердить его права на потомственное дворянство — очень уж хотелось Александру Ильичу потешить душу, приятно пощекотать самолюбие, — в чем, в чем, а в этом он никак не мог себе отказать. Вице-губернатор с великой русской фамилией прислал в ответ нужную бумагу, в которой охарактеризовал командира Оренбургского полка самыми лестными словами — похоже, вылил на него все запасы губернского канцелярского елея. Дутов засиял, как новенький целковый.