Оренбургский владыка

— Не удастся нам добыть съестного, — огорченно произнес он, демонстративно поддернул штаны. — Йе-эх!

— Почему не удастся? — удивился Потапов, тихий голос его звучал уверенно.

Под ногами захрустела галька, которой были присыпаны чугунные нити полотна.

— Часовых вон сколько… Они и одного шага не дадут сделать.

— А мы их выключим. Поштучно.

— Это не электролампочки… — с недоумением проговорил Удалов.

— Будут электролампочками, — пообещал Потапов, — не так уж трудно это сделать. — Ты думаешь, они нас видят?

— А как же? Конечно, видят.

— Нет, не видят. — Потапов закряхтел, нагнулся. — Полезли-ка под вагон.

— Засекут, подумают, что мы сейчас вагоны будем вспарывать снизу, и откроют стрельбу.

— Не бойся, не откроют.

Потапов первым перебрался на противоположную сторону полотна — ни один часовой даже не шелохнулся, хотя все происходило у них на глазах. Удалов удивленно открыл рот:

— Надо же!

— Это еще не все, это пока цветочки, — пообещал Потапов, — ягодки впереди… Главное — выбрать нужный вагон, не промахнуться. Чтобы в нем харчи оказались.

— Такой вагон мы подберем, — пообещал Удалов, — это дело нехитрое, по моей части. Но часовые…

Движения Потапова оставались спокойными, размеренными, точно рассчитанными, он действовал, как машина. Удалов все равно передернул плечами, будто от холодного озноба.

Нужный вагон они нашли через десять минут.

— Вот, — Удалов ткнул пальцем в небольшой двухосный вагон, — то самое, Потапыч, что нам необходимо.

Вагон сильно облупился в пути — был когда-то выкрашен в зеленый цвет, а сейчас из краски полезли стертые лысые углы, образовались пролежни. Бывший сапожник задрал голову, сощурился, словно бы хотел что-то прочитать в серых мятущихся небесах и забормотал монотонно, как колдун:

— Ящики с коровьим маслом, немецкий бекон в банках — трофейный, еще весной взяли его, английские консервы, сладкое…

— Чего из сладкого? — оживленно спросил Потапов.

— Мармелад. В небольших таких ящичках, — Удалов подвигал перед собой руками, показывая размеры.

— Неплохо бы одну коробочку утащить с собой, — Потапов мечтательно сощурился, хлопнул ладонью о ладонь. Если уж и имел этот человек слабости, то — по части сладкого.

— Ага, — Удалов также впал в мечтательное настроение.

Вообще они были достойны друг друга, Удалов и прапорщик Потапов.

Один из часовых — работяга с пропитанным машинной гарью лицом и шевелящимся на ветру красным бантом, пришпиленным к потертому полушубку, — стоял в десяти шагах от них, но никак не реагировал на происходящее.

— Чего это с ним? — Удалов выгнул рот веселой скобкой.

— Ничего. Я же говорил, что часовых вырублю, — ответил Потапов. — Чтобы не мешали.

— Значит, они нас не видят и не слышат?

— До тебя это дошло только сейчас? — Потапов засмеялся. — Ну и шея у тебя… Как у жирафа.

Удалов тоже засмеялся, азартно потер руки, понюхал их.

За время пребывания в окопах Удалов поднаторел в немецкой кулинарии, специалистом, можно сказать, стал, а раньше сардельки от сыра не мог отличить:

— Немецким беконом пахнут!

Потапов оказался настоящим колдуном. На виду у часовых достал из кармана нож, легко обрезал им проволоку, на которой болталась свинцовая плошка пломбы, и с грохотом отодвинул дверь вагона. Из темного нутра пахнуло вкусным духом съестного.

— Давайте, мужики, запузыривайте в вагон, — скомандовал Потапов, подталкивая казаков, подсаживая их и направляя точно в проем, — берите все самое лучшее. И сладкое не забудьте.

— А ты, Потапыч?

— Мне нельзя. Кто тогда этого деятеля из РСДРП будет держать в состоянии божественной нирваны? — Потапов показал на работягу.

Вагон явно был генеральский, либо штабной: какой-то уж чересчур заботливый хозяйственник подбирал товар для чьих-то личных нужд, учитывал начальственные вкусы.

Казаки взяли все самое отборное. Потапов искусно соединил проволоку, чуть сдвинул пломбу, прикрывая ею срез, — и пошел на часовых первым. На плече он нес коробку с мармеладными ящичками. Отходили кучно, мимо часовых — ни один из них даже бровь не приподнял при виде мужиков, уносящих из вагона добро. До своего логова добрались без приключений.

— Ну, Потапыч, ну, Потапыч! — восхищенно забормотал Удалов, сбросив с плеча ящик с банками бекона. — За такого талантливого артиста неплохо бы выпить. Жаль только нечего.

— Почему нечего? — вопросительно стрельнул в него одним глазом прапорщик, приподняв свой сидор. — Найдем и это.

Фляжка у пограничника оказалась бездонной. Прошлый раз ее выхлебали досуха, ни капли в ней не осталось, а сейчас Потапов взял, встряхнул ее — внутри глухо булькнула жидкость: фляжка была полной. Этот прапорщик с нарисованными на погонах звездочками умел делать то, чего не умел весь Первый Оренбургский казачий полк.

— Чудеса! — не удержался от восторженного восклицания Удалов.

Спирт из фляжки вылили в алюминиевую кружку, добавили воды — напиток получился крепкий и такой хмельной, что мог свалить с ног коня, — выпили за Потапова, за Гордеенко, за то, чтобы дальше держаться всем вместе, одной командой.

На станции выли, подавали тревожные голоса паровозы — железная дорога была перекрыта мертво.