Орест и сын

“Если позволите, я хотел бы сохранить на память и вас”. Инна стояла скромной школьницей. Он взял ее за руку и повел за кресло. Чибис смотрел, как его пальцы, касаясь подбородка, поворачивают Иннину голову. “Прошу вас положить руку на кресло”. Иннина рука легла. Павел Александрович отошел и направил свет: “Орест, взгляни, какая красота!” — он позвал, и отец поднялся с дивана. “Чуть левее, — Павел Александрович приказал вдохновенно, — слишком много света”, — и оттолкнул абажур в сторону. Красная лента спряталась. Иннина щека стала желтоватой. Павел Александрович наводил камеру.

Чибис сморгнул, но оно не смаргивалось. Он видел, как затылок отца напрягся и стянул кожу к вискам. Две глубокие складки прорезались от крыльев носа до углов рта. Похожие на скобы, которые накладывают на место перелома, они жестко закрепили рот. Верхняя губа приподнялась кривовато и презрительно и застыла дугой меж двумя скобками. “Пересеклись”, — Чибис обмер.

Аппарат щелкнул. “Да, — Павел Александрович произнес тихо. — Это хорошо”. Он сел на диван и откинулся на спинку.

Какая-то смутная мысль, похожая на манка — пластмассовую уточку, уводила Чибиса. Никто не обратил внимания. В прихожей он оглянулся на дверь и сел на сундук.

Сундук стоял у самой входной двери вдоль лестничной стены. Прежде над ним висела вешалка, и, маленьким, повздорив с отцом, Чибис прятался под тяжестью старых пальто. Одежда наваливалась на него духотой и затхлым запахом лежалого ватина. Чибис боялся, что однажды не совладает и задохнется. Он представлял себе, как отец найдет его и безутешно заплачет, и однажды действительно крепко заснул на сундуке, так что, когда Орест Георгиевич догадался заглянуть под вешалку, он извлек сына — красного и ошалелого от духоты. После этого случая Орест Георгиевич прибил вешалку к противоположной стене и перенес на нее все старые пальто. С того дня Чибис больше не прятался, и когда приходило настроение подумать, разглядывал выморочное имущество, свободно восседая на сундуке.

Теперь он примостился бочком и уперся ногами в медное кольцо. Приложив к холодной стене разгоревшееся ухо, Чибис готовился обдумать. За стеной ходили — под самой квартирной дверью. Он замер, прислушиваясь. Мешали комнатные помехи. Шаги внезапно смолкли. Тишина, окружившая Чибиса, наваливалась тяжестью старых пальто. Бочком он сполз с сундука, подкрался к двери и отомкнул.

На лестничной площадке, прислонясь плечом к стене, стояла поразительно красивая женщина. Она сделала шаг и, встав перед открывшейся дверью, обежала лицо Чибиса быстрым, тревожным взглядом. Темное напряжение, застывшее в ее глазах, бросало на веки выпуклые тени. Голос отца пробился сквозь портьеру, и глаза, метнувшись в сторону, выпустили Чибисово лицо.

“Он дома?” — она спросила счастливым шепотом, и Чибис кивнул. Женщина двинулась вперед, и он посторонился, пропуская. В прихожей она быстро сняла пальто, набросила на вешалку и шагнула к двери. Пальто соскользнуло бесшумно. Покосившись на злобных старцев, сплотившихся вокруг вешалки, Чибис поднял его, вывернул шелковой подкладкой и положил на сундук.

В комнату он вошел следом.

Она остановилась у двери, словно решимости хватило на два шага. Стоя за спиной, Чибис видел лопатки, сведенные под темной блузкой, и тяжелую каракулевую шапку. Отец обернулся, и, поймав его глаза, женщина заговорила нежным и мелодичным голосом: “У вас странная парадная. Я раньше не встречала. Давит. — Шапка тянула голову назад. — Кажется, мне стало плохо, а потом дверь открылась, — она одолела слово в два дыхания, — и вышел мальчик...” — “Антон”, — подсказал Павел Александрович, и женщина кивнула благодарно.

Павел Александрович смотрел на Ореста, ожидая. Тот молчал, и Павел продолжил вежливо: “Я с вами согласен. Эта лестница действительно странного, прямо-таки загадочного свойства: вы идете вверх, — он подмигнул Антону, — а вам кажется, будто вас тащит, прямо волоком тянет вниз. Кстати, Орест, ты не знаешь, что там, в местной преисподней, — подвалы?” Орест Георгиевич пожал плечами и отошел к окну. Пальцами он оттолкнулся от подоконника и двинулся в обратном направлении.

“Сказать по правде, мне это свойство лестницы даже отчасти нравится, — Павел Александрович провожал глазами идущую мимо фигуру. — Существует же лестница Якова, почему не быть лестнице Ореста? Тебе не надоело кругами ходить? — он спросил особенно вежливо. Не дождавшись ответа, легонько взмахнул кистью. — Ходит, ходит и кружит по сторонам... А здесь, в квартире, вы что-нибудь особенное ощущаете?” Лицо женщины порозовело.