Орест и сын

Матвей Платонович перечел последнюю фразу. Когда-то давно, по молодости лет, эта девица являлась ему в греховных снах. Всякий раз она подвергала его чудовищным унижениям, но в конце концов, сменяя гнев на милость, позволяла то, чего никогда не позволила ни одна живая женщина. Теперь, когда он состарился, а она сияла нетленной молодостью, которая пристала богине, в его чувства вкралась нежность, как будто та, что составляла смысл и тайную радость его уходящей жизни, стала не возлюбленной, но дочерью. На ее руках он желал бы умереть.

Впрочем, на эту милость было просто смешно рассчитывать: она — могущественная из могущественных, чьи знаки стояли рядом со знаками верховного бога Мардука. Этот бог, навсегда разделивший небо и землю, получил свою власть по праву сильнейшего, став символом Вавилона. Именно с ним было связано представление о том, что божество живет в своей статуе и, покидая ее, наносит Вавилону огромный ущерб. Миф ставил это событие в связь с дальнейшими судьбами страны — предрекал ее окончательную гибель…

Тетерятников повторил последние слова, и сердце его облилось кровью. Эта девка, его единственная любовь, предала его. С самого начала она делала вид, что выполняет его указания, на самом же деле хитрая стерва гнула свое: шаг за шагом уводила его с верной дороги возвращений. Теперь Тетерятников понял подлый замысел: она, захватившая власть над его душой, дождалась своего часа, чтобы ткнуть его в последнее Откровение, в котором шла речь о неотвратимой гибели Вавилона — ее преступной страны…

Этот текст он помнил урывками — читал один-единственный раз в самой ранней юности. На этой оплошности она поймала его — заманила в ловушку. Тетерятников взялся за ручку и забормотал, силясь заглушить ее смех.

После сего увидел я иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую. Земля осветилась от славы его. И воскликнул он сильно, громким голосом говоря:

Пал, пал Вавилон, великая блудница,
сделался жилищем бесов
и пристанищем всякому нечистому духу,
пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице;
ибо яростным вином блудодеяния своего
она напоила все народы,
и цари земные любодействовали с нею,
и купцы земные разбогатели
от великой роскоши ее.
Горе, горе тебе, великий город
Вавилон, город крепкий!
Ибо в один час пришел суд твой…

“Как же там?..” — Тетерятников пытался вспомнить подробности. В них заключался ответ, который он, обманутый бессмысленной жизнью, должен был бросить в лицо этой юной стерве.

Все ускользало. Тетерятников собрался и вспомнил главное: Новый Иерусалим — невеста Агнца, идущий на смену гибельной цивилизации. Он видел золотую трость для измерения этого города, и ворот его, и стен его. Все они, и город, и стены его, и ворота, должны иметь свои измерения — в стадиях и локтях. “Двадцать тысяч, сто сорок четыре…”

Память изменила окончательно: в голову приходили отдельные цифры, он не знал, к чему их приложить… Матвей Платонович понял причину путаницы: цифры, относящиеся к новому городу, мешались с измерениями Соломонова храма — о нем он упомянул в своих заметках, которые относились к теме масонства. Тетерятников полистал и нашел.

Ошибка заключалась в том, что в Новом городе, идущем на смену гибельной цивилизации, вообще не было храма. Этот город не нуждался в поисках истины, ибо сам Господь — храм его и свидетельство славы. Этот город не имел нужды в вечных возвращениях, ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец. И не войдет в него ничто нечистое и никто, преданный мерзости и лжи, а лишь те, которые записаны у Агнца в Книге жизни… Во всяком случае — не эта шлюха.

Теперь, когда она вывернула все по-своему, воспользовалась его рукописью, украла ее, присвоила, — все закончится плохо, так, как даже она не может себе представить.

Тетерятников заплакал, но вытер слезы. Он счел их слезами слабости, на которые не имел права. Его дело — набраться сил, чтобы дать ответ вавилон-ской блуднице: швырнуть свидетельство наступления Царства Истины — в ее бесстыжие глаза…

Он отодвинул тетрадь и закрыл лицо. Город, измеренный золотой тростью, вставал перед глазами. Стены его были выстроены из ясписа, и сам он был — чистое золото и подобен чистому стеклу. И двенадцать ворот его — двенадцать жемчужин, и основания стен украшены драгоценными камнями, и сам этот город сходил с неба на землю, потому что никто из пришедших в этот мир во все времена не смог бы его построить…

Борясь с подступающей слабостью, он думал о том, что цифры — не главное, однако девка, глумившаяся над ним, требовала точности. Эти цифры содержались в первоисточнике, но Книга, на которую нужно было сослаться, стояла на каком-то из дальних стеллажей.