Орфей

Человек десять подростков играли в «килу». «Кила» — это небольшой тряпочный мячик, который делается из нескольких свернутых старых носков, а сверху для прочности засовывается в обрезок женских колготок. «Килу», у нее, впрочем, есть и другие названия, пасовали ногами, вставши в круг, и надо было не уронить. Вокруг шумели фонтаны, потоки машин, светя рубиновыми огнями, двигались с Моховой на Тверскую и вверх по Охотному ряду. От множества фонарей площадь, приподнявшуюся перед старым Манежем, над бывшей 60-летия Октября, было видно, как днем. Прилетевший звон курантов возвестил о полуночи, но народу не убавлялось. Все лавочки были заняты компаниями, мраморные фонтанные ограды облеплены парнями и девушками. Пили, пели, смеялись, звенели гитарами. Банки из-под пива и колы гремели под ногами, пластиковые бутылки и оберточный мусор лезли из пакетов в бессчетных мусорных бачках. Вился дым сигарет, попахивало «травкой». На ближайшей лавочке отвернувшийся в сторону парнишка в джинсовой куртке быстро скрутил купюру на манер папиросной гильзы, высыпал на подставленный кулак белого порошку и втянул попеременно ноздрями через бумажку. Откинулся, закрыв блаженно глаза. Черноволосая миниатюрная девушка в их компании показала на него пальцем через плечо, все засмеялись.

Вынимая под свист остальных в который раз угодившую в фонтан мокрую «килу», парень в лихо заломленной козырьком назад черной суконной кепке показал глазами на мужчину, который расположился на лавочке, стоящей спиной к огромной вытяжной тумбе, через которую снизу, с трех подземных этажей поднимался теплый воздух. Светловолосый, широкоплечий, в летнем бежевом костюме с искрой, он сидел здесь уже почти час, небрежно наблюдая за игрой подростков, лениво поглядывая по сторонам на отдыхающую, гудящую вечернюю молодежь. Один раз он закурил, и приметливый игрок в кепке увидел, как на крышке желтого металлического — золотого, что ль? — портсигара полыхнул ярким огнем сверкающий треугольник. Отчего-то, несмотря на столпотворение, которое, впрочем, было здесь делом обычным, на лавочку к мужчине никто не присаживался. В летнем душном вечере он оставался один среди людей. В крупной руке появились четки из желтых же металлических шариков. Игрок в кепке просто еще мало видел этого густого жирного блеска, не то сразу бы догадался, что и перебираемые, тихо пощелкивающие шарики сделаны из настоящего червонного золота. Приятель игрока, в длинной клетчатой рубахе навыпуск пожал плечами и состроил физиономию, означавшую «Да ну его!..». Донесся через зубчатую стену одинокий мелодичный удар — Спасская башня отбила четверть первого.

Называющий себя Михаилом Александровичем Гордеевым словно очнулся от оцепенения. Зевнул, прикрывшись ладонью, встал с лавочки. Позади, на центральном возвышении, виднелся подсвеченный синий купол с бронзовым Георгием Победоносцем, и Михаилу представилось, как он выглядит изнутри — карта России со множеством городов. Час назад, дав указания рыжему Мишке, он спустился с ним из ресторана, сошел по широкой беломраморной лестнице и через стеклянные двери казино «Оазис» вышел на площадь. Мишка убежал направо за угол, где у «Седьмого континента» его ждал в машине Геник. Михаил не преминул подковырнуть Мишку насчет привычек новых русских евреев. Он не договаривался с Мишкой о месте встречи и способах связи, как можно было бы ожидать в данной ситуации. Ему это просто не требовалось. На прощание Мишка махнул рукой. Живущая ночной жизнью площадь манила. Михаил медленно шел, лавируя в толпе. Он уже почти с трудом узнавал этот город, как с трудом приноравливался к Миру, в котором был рожден… когда? Пожалуй, определить это было бы нелегко. Разум давал четкую дату, но даже она ничего конкретного сказать не могла. В десятках систем времяисчисления только этого Мира она выглядела совершенно по-разному. Просто считать количество оборотов планеты вокруг светила тоже не годилось, поскольку то была лишь одна-единственная планета одной-единственной Вселенной одного-единственного Мира, а ему уже довелось побывать во многих Мирах, в том числе и таких, где нет Вселенной как понятия и космологии как науки. И очень, невообразимо долго он пробыл там, где нет самого Времени. Да можно ли вообще так говорить, ставить рядом «не существует Времени» и «долго»? Михаил курил на лавочке и усмехался. Начинались обычные схоластические дебри, когда пытаешься выразить на языке конкретного Мира нечто абстрактное, лежащее за его пределами.