Орфей! Орфей!

Но я предпочёл купаться в Цюрихском озере.

Потому что мне была невыносима мысль, что я буду сидеть с умирающей, подмывать её, подушкой душить…

Кретин!

Я хотел, чтобы моя мать осталась у меня в памяти молодой и красивой женщиной!

Урод!

И она, кстати, тоже этого хотела, о чём не раз говорила мне!

Слюнтяй!

Моя бывшая жена, целых два года ухаживавшая за моей матерью, позвонила и сообщила мне о её кончине, когда я вылезал из озера.

И я подумал: «О, наконец!»

Подумал: «Свободна ты!»

Подумал: «Слава тебе, Господи!»

Подумал: «Славься во веки веков, монастырь Господа нашего Аполлона прекрасного!»

Вот!

Всё, чего я хотел по-настоящему: дать волю своей матери!

И себе!

Чтобы она улетела из этого мира, как воробей!

Как пчела!

Как лимонница!

Как ласточка!

Но я не умел, не знал, как ей это дать.

Я не знал даже, как добыть свободу для самого себя.

Я всегда только из тюрем убегал.

А на свободе не жил.

Я ничего не постиг, не открыл, не прозрел.

И поэтому мне нужно снова читать, вникать, смотреть, созерцать, переживать, страдать, воображать, сочинять, размышлять, вспоминать, формулировать.

Рифмы смыкать.

Ритмы искать.

Над собой хохотать.

Погружаться в тишину.

Слушать голоса.

Заниматься археологией.

Вглядываться в мифологию.

С мёртвыми говорить.

Чужие мысли передумывать.

Свой опыт переваривать.

Искать – и не находить.

Находить – и утрачивать.

Ох, много, много дел!

А покоя – нет.

Про то, как я был фашистиком

1

– Вы – фашисты!

Так кричала моя мама, увидев, как мы с моим другом Лёкой Роденко отрываем головы муравьям.

Или мы их стравливали друг с другом?

Или мы их спичками поджигали?

Или это вообще были не муравьи, а гусеницы?

Страшно вспоминать.

2

Мама, конечно, была права.

Фашизм есть не что иное, как проявление наглой силы в отношении слабейшего.

Неважно, муравей это или человек.

Культ силы – это и есть фашизм.

Как сказал Элиас Канетти: «Все люди нацисты по отношению к зверям».

3

Фашистский элемент засел во мне сызмальства.

Речь идёт о микрофашизме, по определению Делёза и Гваттари.

К фашистской идеологии я не тяготел, в фашистских группах не состоял.

Но микрофашизм: он почти в каждом человеке есть!

Поэтому молюсь:

Мерзкие фаши
И все козни ваши —
Утоните в параше,
Изойдите в дренаже,
Ничего нет вас гаже —
О мерзкие фаши.

4

Вспоминаю школьный эпизод.

В наш класс пришёл новичок по фамилии Сухих.

Он и правда был длинный, сухой.

Его невзлюбили – уж не помню, за какие грехи.

Кажется, он был слегка приблатнённый (или просто прикидывался).

И ещё – нахал.

Ну так вот: мальчики решили устроить ему «тёмную».

После уроков накинули на него пальто и стали лупить.

Я костяшками пальцев ударил по чему-то твёрдому: хрясь!

Это был череп Сухих.

Он завизжал, как резаный:

– Аааа! Кастетами бьёте, сволочи!

О, чёрт!

Мне стало не по себе.

В глубине всколыхнулся мамин крик: «Фашист!»

Что ж, я и был тогда фашистом, а кулак мой – фашистским орудием.

5

Как и многих, меня в отрочестве привлекала фашистская эстетика.

Мундиры, фуражки, портупеи, значки – вся эта бутафория.

Ну и, конечно, свастика.

Это было в фильмах, которые тогда шли.

Даже такой фильм, как «Обыкновенный фашизм», нравился тем, что в нём показывались ритуалы фашистские, все эти рожи, штандарты, толпы с факелами, римские приветствия.

Это прямо-таки завораживало.

6

Мы с отцом ходили в филателистский клуб.

Там собирались дядьки, торговавшие марками, монетами, медалями.

Как в прозе Вагинова: одержимые коллекционеры и спятившие собиратели.

Мы с отцом тоже заболели этим на пару лет.

Покупали марки, вставляли их в альбомчики.

Однажды отец приобрёл серию марок гитлеровской Германии.

Это были отменные зелёненькие марочки.

С дубовыми листочками, с орлами, с физиономией фюрера, со свастикой.

Мне они нравились.

Я их долго-долго рассматривал.

Было в них нечто демоническое, инфернальное, потустороннее.

7

И вот случилось так, что я марку с головой фюрера проглотил.

Почему, зачем?

Чёрт догадал!

Мне вздумалось попробовать на язык оборотную сторону марки – ту, на которой клей.

Я подумал: «Как это на вкус?»

Взял и лизнул языком.

Болван!

Марка приклеилась!

Прямо-таки приросла к языку.

Мне ничего не оставалось, как сжевать её и проглотить.

С этого момента микрофашизм ещё пуще утвердился во мне.

8

Разумеется, я был не единственным микрофашистом в Алма-Ате.

В нашем дворе жил Серик – красивый паренёк.

Постарше меня.

Он был похож на Кришнамурти в молодости.

Прямо арабский скакун.

И приторговывал порнографией.

Я купил у него за рубль одну очень соблазнительную карточку.

До сих пор помню: голая девушка с разверстыми чреслами.

Её лобок был похож на колобок.

И посреди колобка – вертикальный рот!

Серик сказал:

– Будешь на неё дрочить?

Я промолчал: не любил дрочить.

Просто смотрел и наслаждался обнажённостью.

Но он намеревался продать мне не одну, а три фотокарточки.

Я три рубля не смог у отца украсть.

Серик на это рассердился – и как закричит:

– Таких, как ты, немцы отправляли в газовые камеры!

Я удивился, а он:

– Еврей! Жид!

Так меня впервые сделали евреем, жидом.

А до этого я и не знал, кто я такой.