Орфики

Для Веры важно было выбрать особенное место – запасниковый закуток в Пушкинском музее, реставрационные залы Третьяковки, чердаки и крыши, недостроенная высотка над Каширским шоссе, самый верхний этаж, где с четырех сторон дрожат осколки ночного города и видны трассирующие бортовые огни самолетов, один за другим идущих на посадку, окунающихся в чернильницу «Домодедово». В результате такой эквилибристики я еле привык к пропасти подо мной; Веру же дыхание высоты приводило в трепет.

Со смертью она была обручена, хоть и невозможно было сказать об этом по ее внешности. В облике ее не было ничего рокового: длинная шея, тонкие косточки и серые глаза, к вечеру становившиеся аметистовыми. И чистый ее, словно бы совсем незрелый облик не оставлял сомнений в том, что всё будет хорошо… Впрочем, ее раннее замужество могло бы сказать мне о многом. Но мой опыт был мал, а способность к предвидению – как у слепого котенка.

В начале сентября пришла пора покупать билет, и нужда в деньгах меня захлестнула еще беспощадней. Ради своего чада мои родители продали единственную семейную ценность – старинные немецкие часы c чеканкой на маятнике, изображавшей льва, терзавшего агнца, которые в детстве будили меня гулким боем. Они достались моей бабушке от капитана советской армии, вернувшегося с трофеями из Берлина: весной 1946 года бабушка обстирывала военных, служивших в охране концентрационного лагеря, где содержались пленные немцы, которые отстраивали Сталинград; многие из наших офицеров расплачивались самой разной добычей – от гамбургского шелкового белья до велосипедов Баварского моторного завода. Так что часы, извлеченные из-под стен Рейхстага, мне сильно пригодились. Кроме того, в родительском саду случился небывалый урожай коричных, и отец призвал меня на помощь: три дня подряд мы с ним возили тележками на Ваганьковский рынок отборные яблоки, которые расходились в мгновение ока. Еще отец продал приемник и шоссейный велосипед, и тогда нам хватило купить мне билет на самолет в один конец с открытой датой.

Мне было ясно, что никуда я не смогу уехать, что дату вылета придется переносить не раз. И в то же время я смутно сознавал, что отъезд может оказаться спасением, и берег билет как зеницу ока.

* * *

Приезжал Никита и долго о чем-то разговаривал с Верой в сквере у Пресненской заставы. Грохотали трамваи, ревели автобусы, белый пудель неутомимо носился за теннисным мячом, то и дело отвлекаясь на голубей. Я сидел на соседней скамейке и курил. Наконец Никита встал и, не взглянув в мою сторону, удалился. Вера сидела, закрыв ладонями лицо. Глухие рыдания сотрясали ее. Кое-как мне удалось ее расспросить. Она сказала, что отцу ее грозит арест.

– Нужны деньги, понимаешь? Много денег.

– Сколько?

– Тридцать тысяч.

– Долларов?!

Вера отстранилась от меня и вытянула из рукава скомканный платок, приложила его к носику.

– Я достану. Я постараюсь.

– Ты? Не смеши!

– Я клянусь тебе, я добуду деньги.

– Где? – она пристально всмотрелась в меня.

Я не выношу женских слез. В детстве, если мать хотела меня в чем-то переубедить, она рыдала, и я становился как шелковый.

Ради Веры я готов был умереть. Если бы потребовалось, я, не задумываясь, вскрыл бы грудную клетку и вырвал себе сердце.

– Украду, – сказал я ожесточенно.

– Украдешь… У кого? Хватит трепаться.

– Я обещаю тебе. Я попробую что-нибудь сделать… Заработаю. Одолжу… Не беспокойся. Я на всё готов.

– Какой глупый… – взяла меня за руку Вера. – Какой глупый… Ничего не понимаешь, но я так хочу тебя, так хочу, что ты кажешься мне самым умным на свете, самым сильным… какой ты милый, милый… – зашептала она, прижимаясь к моему плечу щекой.

На следующий день я приехал к Паше – советоваться, где взять денег.

– Продай квартиру, – пожал он плечами, взбалтывая бутылку с кефиром.

– Откуда у меня квартира?

– Н-ну, да…. Нет у тебя квартиры, – ответил сонный Паша и спросил: – Завтракать будешь? Омлет сделать?

– Кусок в горло не лезет. Деньги нужны. Надо где-то достать, украсть. Есть у тебя подработка?

– Что ж тебе неймется? Можешь подменить меня в киоске.

Паша уже месяц скучал продавцом в киоске на Новом Арбате. Вечером я пришел к нему в будку, стоявшую у магазина «Мелодия», и он показал мне свое хозяйство: склад презервативов, ящики с пивом, водкой, коробки шоколада и сигарет.

Потом подошел хозяин. Невеликого роста мужичок по кличке Калина в кожаном черном плаще, с цепью на голой шее и в тупоносых туфлях с толстенными подошвами. Он пристально меня осмотрел, как тушу в мясном магазине:

– Иди к черту, – заключил он. – Ты в киоске не поместишься. Ты слон. В киоск залезешь – весь товар наружу, или подавишь. Иди к черту. Слышал?

– Нет-нет, ничего выносить не надо, я помещусь! – залебезил я.

– Да ты сначала отбей себе башку.

– Чего?

– Башку себе пробей, может, поумнеешь, – пояснил коммерсант. – Иди к черту.

– Ну, пожалуйста, – попросил я. – Возьмите меня. Я честный малый, бухгалтерии обучен, память на числа хорошая, никакой калькулятор не нужен. Скажи, Паш?

Паша что-то пробурчал.

– Пошел вон, – уже менее уверенно сказал Калина.