Организация

Кто он, Сенчуров? Сам этот высокий и статный арийский блондин знал чудесную тайну своего пути в величие и ни с кем тайной не делился. Ворочал, гремел ею, как большой игрушкой, в тиши и темноте выстроенной для душевного удовлетворения детской, и никто не ведал, откуда гром. Напоминал этот грохот ужасные явления на первобытном небе, полнившие диковатый организм пещерного жителя священным трепетом. Сенчуров возводил свою персону на ступень универсальности и даже какого-то величия таким путем. Он, хотел он того или нет, упорно вдвигался - и наверное, в этом ему помогало осознание бешеного своего достатка и благополучия - в холодное, бесчувственное и вместе с тем предельно искреннее, а следовательно и горячее, равнодушие к людям, делавшим вокруг него постоянные движения для осуществления и обустройства своей жизни. Эти движения не занимали Сенчурова, и интересовало его только нечто идеальное, т. е., главным образом, свое сокровенное, потому как у других, не в пример себе, он то и дело подмечал отсутствие глубоких и замечательных чувств и идей. Поэтому он понял и громко сказал наедине с собой: жизнь - это мое представление о жизни. Поняв это, он как бы оторвался от взрастившей его почвы и улетел Бог весть куда, оторвался даже от современности, среди которой был таким масштабным властелином. Он вдруг заговорил с самим собой языком интереса к старине, проникся интересом не только к великим авантюристам прошлого, одним из которых он и сам уже был в музее истории, а и рангом помельче, разным плутам и не слишком удачливым проходимцам. Они не были классикой жанра, но он-то почувствовал внезапно их внеисторическую живость, теплоту, какую-то пробивающуюся сквозь небытие веселость и хотел бы возродить их не единственно в странных ощущениях своей грезящей души, но и в действительности, вместо зря живущих нынешних скучных человеков. Эта несправедливо, на его взгляд, погребенная шпана всех времен и народов сделалась почти что уже кругом его общения, внутренним его миром, любящий, животворящий взгляд на нее подменил прежнее научное понимание истории, космоса, Бога, вселенной и всего прочего, стал его представлением, тем самым, которое и выяснилось для него как самое жизнь. Все это вылилась у него в небывалый гуманизм, с высоты которого не выглядел смешным разве что сам он, Сенчуров. В центр своего религиозного (иначе не скажешь) мироощущения Сенчуров положил рациональное зерно, извлеченное из учения философа Федорова, а рационального у Федорова, по мнению Сенчурова, было лишь то, что его требование воскрешения всех без исключения отцов легко урезалось до требования воскрешения исключительно отцов плутовства и всякого шулерства. Ох и работал Сенчуров в этом направлении в тайной лаборатории своего духа! Алхимия его вся покоилась на свободно выбирающей и свободно изъявляющей себя любви. И доброе сожаление о давней смерти некоторых людей особой породы, устремлявшее Сенчурова к теплу и отчаянию любви, даже некой страсти, впрямь возвышало его над средой, не дававшей ни себе, ни кому-либо идеально-воображаемому думать и мечтать о подобных вещах. Конечно, не обходилось и без того, чтоб Сенчуров оставался обыкновенным вором, потому что представления, даже самые чудесные, за пределы данной тебе шкуры не вынесешь.