Ориенталист

Впоследствии Лев водил под деревья на берегу моря многих немецких девушек. Восточная внешность делала его неизменно привлекательным, а мистический ореол недоступности, казалось, лишь побуждал все новых и новых девиц к бессмысленной погоне за поставленной целью. Каждой из его очаровательных, наполовину побежденных им спутниц доставалась одна и та же доза благонравного, пуританского отказа: ведь нежность внезапно сменялась у Льва чопорностью, холодной вежливостью. Это не означало, что он не пытался вести себя иначе. Он жаждал быть прекрасным любовником, он обожал первые, предварительные шаги… Но всякий раз, когда он заключал в свои объятия очередную девушку, ее губы и глаза представлялись ему «хищными и ненасытными», и он вновь в ужасе отшатывался от «полуночных влечений». Он никак не мог привыкнуть к страстности немок, которую те и не пытались скрывать. «И я каждый раз приходил в ужас при виде все того же, незнакомого мне прежде проявления желания, похоти, и каждый раз с моей стороны все завершалось лишь целованием руки и поклоном на прощанье». Но поскольку Лев пытался ухаживать за многими девушками, за ним закрепилась совершенно незаслуженная слава восточного соблазнителя, а ведь он предпочитал проводить время за игрой в шашки. Позднее он не раз возвращался мыслями к этому времени, рассматривая происходившее тогда как первый признак своих серьезных трудностей в отношениях с женщинами Запада.

В начале осени 1921 года директора школы написали отцу Льва, что для его сына будет, вероятно, гораздо лучше продолжить образование в более привычных условиях. К тому времени Абрам уже успел перебазировать свой бизнес по продаже «мертвых душ» из Парижа в Берлин, где жило больше всего русских эмигрантов, и Лев с большой грустью простился со своей уютной комнатой в санатории.

По пути в Берлин Лев провел два дня в Гамбурге. Он обошел весь этот портовый город, видел и причалы, с которых столько евреев из России отправлялось в дальний путь, в Америку. Заметим походя, что владелец пароходной линии «Гамбург-Америка», еврейский магнат по имени Альберт Баллин, в ноябре 1918 года покончил с собой, поскольку не смог перенести известия о поражении Германии. Очарование острова, где он недавно жил, всех этих молодых женщин, ночей, проведенных вблизи от залитых лунным светом морских волн, — все это еще защищало Льва от его прежних мрачных мыслей. Но при этом он в очередной раз оказался не готов к встрече с реальным миром, существовавшим за пределами его воображения. К тому же, как он вспоминал в своих предсмертных записках: «Внезапно все полностью переменилось — как будто некий безвестный маг и волшебник нажал на какую-то кнопку, и вот моя жизнь покатила теперь в совершенно ином направлении. По приезде в Берлин я все еще по-прежнему улыбался, думая, что это — очередной зеленый остров в Северном море. Как же я ошибся… Город встретил меня с таким же безразличием, с каким, наверное, великан бросает порой взгляд на карлика…»

Впоследствии Лев все же полюбил этот город, единственный в своем роде, современный, закопченный город XX века: «его прямые улицы… его прекрасную, рукотворную суровость». Они по-своему заворожили его, пусть были совсем не похожи на любимые им узкие улочки с базарами и минаретами. Правда, той осенью к суровости этого большого города добавились неблагоприятные новости с рынка «мертвых душ».

Наблюдалось все больше признаков того, что советское правительство останется у власти надолго, а посему документы на владение объектами нефтедобычи и нефтепереработки в России перестанут иметь какую бы то ни было ценность. Абрам, возможно, забрал Льва из школы еще и потому, что теперь приходилось экономить. Купля-продажа «мертвых душ» полностью прекратилась после того, как Германия и Россия подписали в 1922 году Рапалльский договор, согласно которому каждая из сторон признавала принцип наибольшего благоприятствования в отношениях друг с другом — и в торговле, и в военной сфере. Фактически это означало еще одно: большевики позволили немцам начать тайную программу перевооружений.

Господин Нусимбаум был по-прежнему элегантен, выходил из дома, опираясь на трость, в начищенных до зеркального блеска ботинках. Лев не отставал от него: костюм-тройка, набриолиненные волосы, монокль, который он давно уже носил вполне непринужденно. Однако именно теперь Лев понял, что его отец отнюдь не так богат, как ему казалось, и с его глаз спали, наконец, шоры, возникшие давно, в годы его защищенного, безмятежного детства: «Я увидел теперь то, что было куда более важным, нежели вся премудрость, полученная мною на зеленом острове. Я узнал, наконец, что, кроме верблюдов, пустынь, кроме учителей, красивых женщин и изумрудного моря, существует кое-что еще, а именно оборотная сторона жизни — деньги».

Глава 8. Берлинская стена