Ориентализм

Кроме того, ориентализм выражает антипатию к исламу, эллинизм же — симпатию к классической Греции. Помимо этого, текущий политический момент с его обилием расистских, антиарабских и антимусульманских стереотипов (при отсутствии нападок на классическую Грецию) позволяет Льюису проводить антиисторические и явно политические утверждения в форме научной аргументации — именно такая практика свойственна наиболее позорным аспектам прежнего колонизаторского ори* ентализма. Таким образом, работа Льюиса — это, скорее, часть современной политической, нежели сугубо интеллектуальной среды. Попытка пусть и в неявном виде утверждать, как это делает он, что направление ориентализма, имеющее дело с исламом и арабами, является научной дисциплиной и потому ее с чистой совестью можно поместить в одну категорию с классической филологией, совершенно нелепа. Это столь же уместно, сколь уместно было бы ровнять кого либо из израильских арабистов и ориенталистов, работавших на оккупационные власти на западном берегу реки Иордан и в секторе Газа, с учеными вроде Виламовитца или Моммзена. С одной стороны, Льюис хочет выдать исламский ориентализм за безобидное и увлекательное научное направление, а с другой — пытается уверить нас, что ориентализм слишком сложен, разнообразен и требует специфических навыков, чтобы его мог критиковать * В одном довольно показательном случае привычка Льюиса к тенденциозным обобщениям довела его до юридического разбирательства. По сообщениям Lib'eration (1 марта 1994) и «Guardian» (8 марта 1994), во Франции против Льюиса выдвинуто одновременно уголовное и гражданское обвинение со стороны представителей армянской диаспоры и правозащитной организации. Его обвиняют по тем же статьям закона, которые объявляют во Франции преступлением отрицание существования нацистского холокоста. А именно, его обвиняют (согласно сообщениям французских газет) в отрицании существования геноцида армян в Оттоманской империи.

530

кто либо со стороны, не ориенталист (подобно мне и многим другим). Здесь тактика Льюиса состоит в замалчивании значительной части исторического опыта. Как я полагаю, интерес Европы к исламу проистекает не из любопытства, а из страха перед монотеистическим и сильным в культурном и военном отношении конкурентом христианства. Первые европейские исследования по исламу, как показали многие историки, представляли собой полемические сочинения средневековых авторов, направленные на сдерживание угрозы мусульманских орд и вероотступничества. Так или иначе, это сочетание страха и враждебности сохранилось и поныне, давая о себе знать как в научном, так и во вненаучном интересе к исламу, который рассматривается как принадлежность части мира — Востока, — противопоставленной имагинативно, исторически и географически Европе и Западу. В отношении исламского или арабского ориентализма наиболее интересны две проблемы: во первых, причины столь высокой устойчивости форм, идущих от средневековых воззрений, во вторых, история и социология взаимоотношений между ориентализмом и породившими его обществами. Например, существуют сильные связи между ориентализмом и литературным воображением, а также между ориентализмом и имперским сознанием. Больше всего бросается в глаза во многих периодах европейской истории взаимосвязь между тем, что писали ученые и специалисты, и тем, что впоследствии говорили об исламе поэты, писатели, политики и журналисты. Кроме того — и это самый важный момент, который Льюис отказывается признавать, — существует удивительная (но тем не менее внятная) параллель между расцветом современных ориенталистских дисциплин и появлением обширных имперских британских и французских владений на Востоке. Хотя связь между традиционным британским классическим образованием и расширением Британской империи носит более сложный характер, нежели это мог пред

531