Ориентализм. Западные концепции Востока

Сначала об обстоятельствах написания. Первые тексты, связанные с затрагиваемой в книге проблематикой, Саид начал писать еще в конце шестидесятых. Однако над книгой он работал в 1975–1976 годах (про обстоятельства написания см. Введение). Для автора это было время творческого и личного акме: впоследствии он вспоминал эти годы чуть ли не как самые счастливые в жизни. Книга писалась легко, «единым духом». Несомненно, она была любимым творением Саида. Впоследствии он, впрочем, делал попытки освободиться от ее влияния, по крайней мере на себя. Оставаться заложником своего главного труда он не хотел, но и никогда от него не отрекался.

Когда Саида спрашивали, откуда взялся сам замысел «Ориентализма», он обычно отвечал, что началом работы было тщательное изучение всего, что было написано в европейской литературе о Ближнем Востоке. «Все это не соответствовало моему опыту», — добавлял он. В конце концов он пришел к выводу, что речь идет не о случайных искажениях, а о системе, причем системе, встроенной в экономическую и политическую жизнь Запада. «Серьезное историческое исследование должно начинаться с признания того факта, что культура вовлечена в политику», — говорил Саид. «Я пытался читать книги не как шедевры, которым нужно поклоняться, а как тексты, которые должны быть рассмотрены в исторической плоскости».

Отдельный вопрос — является ли «Ориентализм» научной книгой? Ответ не так прост, как может показаться: «туда или сюда». Статус гуманитарных исследований всегда был в этом отношении размыт, более того, эта размытость принципиальна и неустранима — ну хотя бы потому, что хорошая гуманитарная книга должна быть еще и хорошо написана, то есть быть хотя бы каким-то боком «литературой».^[457] Становящийся статус «cultural studies» предполагает еще и третью компоненту — ангажированность, причем ангажированность не надрывную (в стилистике Золя и Сартра), но, напротив, поданную в качестве высшей формы академизма. Ирония зашифровывается в изящной сноске, убийственный сарказм упаковывается в две поставленные встык цитаты, жесткое обвинение формулируется языком учебника математики. Этим инструментарием Саид владел великолепно, хотя иногда все таки срывался на обычную речь взволнованного и обиженного человека. Последующие мастера «постколониальных», «гендерных» и прочих «таких» дисциплин доведут это искусство до совершенства^[458] — но учились они, в частности, у «Ориентализма»… Все это, повторяем, не отменяет научного статуса книги. Не отменяет его и то, что сам Саид однажды назвал свое сочинение «памфлетом». Научный памфлет — да, что-то вроде этого.

Впрочем, памфлет — вполне определенный жанр. По Брогкаузу и Ефрону, «вид политической литературы, брошюра или статья резко обличительного содержания; от пасквиля отличается тем, что касается не личной жизни, а общественной деятельности». Что предполагает предмет обличения.

Его Саид сформулировал в явном виде в «Культуре и империализме»: «как сложились те понятия и особенности в восприятии мира, которые позволили порядочным мужчинам и женщинам принимать идею, что удаленные территории и населяющие их народы должны быть покорены?»

8

Сначала сделаем нечто вроде выжимки из выводов самого Саида. Это горький настой; разбавим его своими соображениями, дополняющими картину, рисуемую автором. Пройдем сквозь книгу — и дальше.

Отношение Запада к Востоку было установлено — сразу и навсегда — в первой и самой великой западной книге по истории — Геродотом, писавшем о греко персидских войнах. Набор штампов, определяющих отношение к «бородатым варварам в женском платье», с тех пор менялся очень мало. Не были они и оригинальны. Персы низки и корыстны; их культура низка и недостойна; они напали первыми; если они побеждали, то лишь благодаря своей несметной численности^[459] и коварству, греки же побеждали мужеством, воинской выучкой и предусмотрительностью; персы порочны и женоподобны, не знают свободы и живут в рабстве, что вполне заслужили. Абсолютно такой же набор самооправданий и самовосхвалений, поданный в негативе — как набор оскорблений в адрес побежденного, но не добитого врага — можно встретить в любых рассказах о войне. По сути, это вечный образ противника. Запад (тогда — греческий) спроецировал его на весь незападный мир, «Азию», будущий «Восток».