Оригиналы (ЛП)

После закусок и приятной родительской беседы, мы с Шоном возвращаемся в гостиную и падаем на диван. Я почесываю Самосвала, а Шон отвечает кому — то из своих друзей. Когда он заканчивает, он фотографирует меня на свой телефон.

— Дай мне посмотреть, говорю я, хватая телефон. — Я должна её одобрить.

— Ты всегда хорошо выглядишь на фотографиях.

— Неправда.

— Нет, правда. Это так. О, хочешь увидеть студию?

— Да! — с энтузиазмом говорю я.

Шон роется в куче обуви перед парадной дверью пока не находит то, что искал: отвратительную зеленую обувь из пены. Я корчу рожицу.

— Что? Не нравится? — спрашивает он, посмеиваясь.

— Почему они у тебя есть? — спрашиваю я, нахмурившись. — Ты выглядишь… Я имею в виду… Они ужасны.

— Я знаю, — говорит он, снова смеясь. — Они теплые. Я собираюсь надеть их в понедельник в школу.

— Нет, тебя не пустят!

Я запихиваю ноги в свои туфли, даже не смотря на то, что я всё ещё в крупногабаритных носках. Большое количество материала по сторонам делают мои ноги похожими на сильно отекшие.

— Мне кажется, оба наших образа должны быть запрещены модой.

— Прекрасно, идем.

Он берет меня за руку и ведет меня наружу, осторожно закрывая за нами дверь, так чтобы Самосвал не смог выйти.

— Они для приготовления еды, — говорит Шон, когда мы спускаемся вниз по ступенькам.

— Что для приготовления еды?

— Мои ботинки. Приготовление еды требует долгого стояния на ногах. Они удобны, когда я готовлю.

Он ведет меня вокруг дома, к его задней части, где находится отдельно стоящий гараж.

— Они всё ещё отвратительны, — говорю я, качая головой и задаваясь вопросом, нравится ли он мне больше за то, что умеет готовить, или за то, что у него есть специальная обувь для этого.

— Все известные повара носят их.

Шон открывает дверь для людей рядом с двойной гаражной дверью и машет мне.

— Отвратительные, — говорю я, в последний раз бросая взгляд на его ноги. — Я имею в виду, серьезно, почему…

Шон притягивает меня к себе и нежно целует губы.

— Шшш, — произносит он, губы всё ещё прижаты к моим. Он отстраняет своё лицо на дюйм, но руки всё ещё крепко держат меня. Я чувствую, что он делает что-то ногами, затем он становится немного ниже — он просто снял свои ботинки.

Наши тела всё ещё скреплены, как застежка на липучке. Шон гладит меня по правой ноге.

— Подними свою ногу.

Я делаю как он сказал, его пальцы скользят к моей обуви и снимают её. Затем, как-то не глядя, он пинает свой ботинок под меня в правильном направлении.

— Надевай.

Он проделывает тот же процесс с другой ногой, всё ещё сохраняя объятие. Наконец, когда я в ботинках, а он нет, он отстраняет своё лицо ещё на дюйм и вопросительно поднимает брови.

— Ну как?

Я театрально закатываю глаза: Элла-стайл.

— Отлично, они удобные.

Внутри гаража я сразу же забыла, что я в гараже. Стены были возведены так, чтобы разграничить пространство: это согревало, располагало к себе и манило. Мы идем в переднюю часть пространства, где пол пестрит разноцветными ковровыми плитками, а стены от пола до потолка полностью покрыты фотографиями: студенты, дети, люди женятся, пейзажи, животные.

— Это ты? — спрашиваю я, указывая на гигантскую фотографию улыбающегося, пухлого ребенка в корзине.

— Нет, — отвечает Шон, выглядя смущенным.

— Лжец, — говорю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть фотографии на стене за дверью.

— Твоя мама безумно хороша, — говорю я, любуясь крупным планом морщинистого лица пожилого человека. — Вау, — невнятно произношу я. — Мне нравится это, — я протягиваю руку, но не дотрагиваюсь до изображения Самосвала.

Мой взгляд скользит по стене. Я подпрыгиваю, когда узнаю своё лицо, глядящее на меня. Оно изображено крупным планом и мои темные глаза огромны; волосы развеваются сзади как у модели. Это прекрасно и пугающе одновременно.

— Эта одна из моих любимых, — говорит Шон, подходя сзади.

— Это действительно… — мой голос сходит на нет, я не уверена, как выразить то, что я чувствую. Вместо этого я говорю что-то другое. — Это мило, что твоя мама позволила тебе повесить это в её студии.

— Да, это моя стена.

Я поворачиваюсь с широко раскрытыми глазами.

— Все эти фотографии твои?

Он кивает. Я снова поворачиваюсь; теперь они выглядят ещё лучше, когда я знаю, что они его.

— Они просто восхитительны! — говорю я, чувствуя, что это очень скромный комплимент. Я слышу шарканье ног Шона; я шевелю пальцами ног в его слишком больших ботинках.

— Приходи увидеть остальное, — говорит он, хватая меня за руку и буквально разделяя меня со своим искусством.

Мы идем через другую дверь в крупную открытую студию с зонтом и штативом, несколькими станциями, которые выглядят как мини комнаты, в которых забыли о некоторых стенах. Это секции размером пять на пять с темным деревянным покрытием и узорчатыми обоями на стенах; одна с белым полом и синими стенами, другая с коричневым полом и тремя сплошными холстами фона, чтобы выбирать из них. В одном углу есть раздевалка, отделяющаяся от остальной части комнаты плотной тканью. В другом углу корзины с реквизитом, начиная от глупых очков и масок и заканчивая игрушками и балетными пачками.