Чем возмутительнее вел себя Коростель, тем больше нервничал Джимми — он покраснел, а голос его то и дело срывался на визг. Он этого терпеть не мог.
— Когда цивилизация распадается в пыль и прах, — сказал он, — остается только искусство. Изображения, музыка, слова. Художественные конструкции. Они определяют смысл — смысл бытия. Ты не можешь это отрицать.
— Но это не все, что остается от цивилизаций, — возразил Коростель. — В наши дни археологи не меньше интересуются гнилыми костями, старыми кирпичами и окаменевшим дерьмом. А иногда и больше. Они считают, что смысл бытия определяется и этими вещами.
Джимми хотел было спросить: «Почему ты вечно меня опускаешь?» — но испугался возможных ответов, в том числе: «Потому что это так просто». Вместо этого он сказал:
— А что ты имеешь против?
— Против чего? Окаменелого дерьма?
— Искусства.
— Ничего, — лениво ответил Коростель. — Люди могут развлекаться, как им нравится. Если они хотят публично с собой забавляться, дрочить на каракули, марать бумагу и музицировать, кто я такой, чтобы им мешать. Так или иначе, это служит биологической цели.
— Например? — Джимми знал: важнее всего держать себя в руках. Эти споры — игра: если Джимми вспылил, Коростель выиграл.
— В брачный сезон самец лягушки производит как можно больше шума, — сказал Коростель. — Самки выбирают самца, у которого голос громче и глубже — подразумевается, что такой голос бывает у самых сильных самцов с хорошими генами. А маленькие самцы — это установленный факт — поняли, что если залезть в пустую трубу, она сработает как усилитель, и самец покажется самкам гораздо крупнее, чем на самом деле.
— И что?
— Вот зачем художнику искусство. Пустая труба. Усилитель. Способ трахнуться.
— Твоя аналогия вряд ли уместна, если говорить о художницах, — сказал Джимми. — Им это нужно не для того, чтобы трахнуться. Они не получают биологических преимуществ, увеличивая себя, потому что человеческого самца такое увеличение скорее отпугнет. Мужчины — не лягушки, им не нужны самки в десять раз крупнее их самих.
— Художницы — это биологический нонсенс, — сказал Коростель. — Я думаю, ты это уже понял. — Удар ниже пояса, намек на нынешний запутанный роман Джимми с поэтессой, брюнеткой, которая называла себя Морганой и отказывалась сообщать ему свое настоящее имя. Сейчас она отбыла на двадцативосьмидневное сексуальное воздержание в честь
Великой Богини Луны Остары, покровительницы сои и кроликов. Академия Марты Грэм была прибежищем для таких женщин. Однако зря Джимми рассказал про этот роман Коростелю.
Бедная Моргана, думает Снежный человек. Интересно, что с ней сталось. Никогда она не узнает, как была мне полезна — она и ее болтовня. Детям Коростеля он двинул ее околесицу как космогонию и слегка презирает себя. Но они вроде счастливы.
Снежный человек прислоняется к дереву, слушает. Любовь, как роза, роза синяя
Тогда почему он так удручен, так потерян? Потому что не понимает такого поведения? Потому что оно ему недоступно? Потому что хочет поучаствовать?
А что будет, если он рискнет? Выскочит из кустов, в грязной драной простыне, вонючий, волосатый, опухший, похотливо ухмыляясь, точно рогатый сатир или одноглазый пират из старого фильма —
— Коростель! — хнычет Снежный человек. — Какого хрена я делаю на этой земле? Почему я один? Где моя Невеста Франкенштейна?
Нужно разорвать этот замкнутый круг, сбежать от расхолаживающей сцены.
Он упрямо идет вперед, что-то бормоча себе под нос. Лес заглушает голос, слова срываются с губ бесцветными беззвучными пузырями, точно изо рта утопленника. За спиной стихают песни и смех. Вскоре их уже не слышно.
= 8 =
«Вкуснятинка»
Джимми и Коростель закончили среднюю школу «Здравайзер» в начале февраля. День был теплый и влажный. Обычно церемония проходила в июне — замечательная погода, солнечно и тепло. Но теперь июнь на восточном побережье был сезоном дождей, и церемонию на улице не проведешь, с такими-то грозами. Даже в начале февраля рискованно: они всего на день опередили ураган.