Орина дома и в Потусторонье

Обе женщины уселись на край телеги, свесив с боков ноги: Юля Коновалова была в туфельках на шпильке, а географичка — в войлочных сапожках. Каллиста фыркнула и с головой зарылась в сено. Орина помялась-помялась и спросила у женщин: дескать, у вас зеркальца не найдется?.. Но Тамара Горохова только головой покачала, а Юля Коновалова со вздохом ответила, что они идут налегке, ничегошеньки у них нет, все карманы пустые, кто бы знал, что так будет, так прихватили бы с собой какое-никакое добро…

— Мужиков бы, в первую очередь! — вновь показала желто-горящие зубы учительница. — У меня мужик молодой дома остался…

— Знаем, знаем, — усмехнулась Юля Коновалова.

— Хоть бы уж не хвалилась, — проворчал дедушка Диомед. — Мать-то Теркина не все еще патлы тебе выдрала?..

— Как видите, нет… Он бы и в могилу со мной лег — так уж любит! Жалко, нет сейчас такого обычая…

— Так вроде жену к умершему мужу подкладывали, а не наоборот, — удивилась Юля Коновалова.

А географичка, с интересом поглядывая на Павлика, осветила того улыбкой и, мазнув взглядом по Орине, сказала:

— А вот, я вижу, едет пара… Вы… муж с женой, или… я ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — угрюмо отвечала Орина.

— И… даже не сожители?! — уверенно воскликнула Тамара Горохова и приосанилась: — А тут совсем даже неплохо… Такие интересные незнакомцы попадаются…

Павлик Краснов, смутившись, не нашелся, что ответить, и отвернулся в сторону. А Орина, сунув руку в карман и нащупав материну парфюмерию, решила при первом же удобном случае — пусть и наугад, без зеркала, — намазать на лицо все, что только удастся.

И вдруг Басурман заржал, поднялся на дыбки, так что все тележные пассажиры попадали кто куда, дернулся, пытаясь порвать постромки, да еще, да еще раз… Дедушка Диомед заорал: «Баско, чтоб тебя лесной забрал!.. Куда тя…» А Орина, схватившись за Павлика, увидела, что впереди, посреди дороги сидит… волчица. И, как обычная собака, вылизывает заднюю ногу с грязной человеческой подошвой, с отросшими загнутыми ногтями, искоса поглядывая на лошаденку, на возницу, на людей в телеге… Вот лесная свояченица стала на все четыре ноги и, вздыбив шерсть на загривке, ощерила такие клыки, что географичка вскрикнула и тоже вцепилась в Павлика. А Каллиста, вынырнув из сена, заорала:

— Дедушка, не стреляйте! Отдайте ей валенок скорее!

Возничий, схватившийся было за берданку, рот разинул: какой-де валенок, зачем… валенок?! Она, дескать, ведь уж уперла у меня один…

А Павлик Краснов вырвал из рук конюха ружьецо и тоже заорал:

— Бросьте ей валенок, бросьте!

Дед стал было снимать черный валенок с правой ноги, но Каллиста крикнула:

— Да не тот — левый, белый, меченый!

И дедушка Диомед, стащив с левой ноги валенок с черной заплаткой и оставшись в дырявом шерстяном носке, размахнулся — и швырнул валяную обувку в волчицу, а та, на лету схватив валенок и покрепче сцепив клыки, утекла со своей добычей в лес.

— Я же вам говорю: бросайте левый, а вы ушами хлопаете! — укорила конюха Каллиста. — Она ведь и кинуться могла…

— Не груби старшим! — воскликнула учительница. — Как ты со взрослыми разговариваешь?!

— Кто ж виноват, что вы — взрослые! — задорно отвечала малышка. — Будь моя воля, так некоторые из вас никогда бы взрослыми-то не стали!

— Тебя, козявку, не спросили… — рассердилась Тамара Горохова.

— Что-о?! — воскликнула Каллиста, нацелившись коготками в лицо обидчицы.

Неизвестно, чем бы дело кончилось, но тут из-за ели, стоявшей на краю дороги, вышла… женщина в белых валенках (у левого на пятке — черная заплата), крепко замотанная овечьей шалью, — и Орина с Павликом Красновым узнали глухонемую, которую видели в Поселке в первый после выписки день. Дедушка Диомед, привстав, вскричал:

— Это… это… Так это ж Катя Перевозчикова! Беженка ленинградская… — он обернулся к пассажирам. — В войну у нас жила, а волк ее… Катя, Катя… — позвал конюх. — Катя, прости ты меня, дурака! Прости-и, Ка-тя… я взял твои валенки! — и дедушка Диомед, соскочив с телеги, бросился перед глухонемой на колени.

Ата, погрозив вознице, принялась что-то выстраивать из своих пляшущих пальцев — какие-то знаки, да все быстрее, быстрее, так что у всех зарябило в глазах: только никто ничего не понял. Под конец Катя Перевозчикова пару раз ткнула конюха кулаком в лоб — и с тем скрылась в ельнике, все еще разговаривая на ручном наречии — то ли сама с собой, то ли с кем-то, кто понимает все языки.

Дедушка Диомед никак не мог встать с колен, шатался как пьяный. Павлик Краснов с Ориной бросились его подымать, посадили на телегу, а он все валится на сторону — видать, тычки ему достались знатные! Павлик хотел уж сам править лошадью, но конюх, что-то промычав, отнял у него вожжи: дескать, нет, я сам! А немного спустя, когда Баско уж бойко мчался по лесной дороге — видать, хотел поскорее оказаться подальше от лихого места, — конюх объяснил: дескать, я ведь, как нашли Катины валенки… с обгрызенными-то ногами… а больше ничего от нее и не осталось… прибрал их… отмыл от крови-то да стал носить. Эх, я!..