Орёл умирает на лету

— На потом нельзя оставлять. Сразу делать надо, больно хорошо, — говорил он, легко освобождая ствол от веток. — Теперь ветки надо убирать с дороги: лес должен быть чистым, как дом. Больно хорошо!

У пильщиков Сеньки Пешехода и Леонида Сивого что-то не ладилось. Пила часто застревала в прорези. Они пробовали нажимать, дело подвигалось еще хуже.

Мухаррям-бабай внимательно следил за ними. Он потребовал, чтобы ему показали пилу.

— Так нельзя работать в лесу, — проворчал старик. — Силой тут не возьмешь. Пилу точить надо.

Работа пошла вдвое быстрее.

«Лесной профессор», как прозвал Косой Мухаррям-бабая, был неутомим. Как-то за обедом старик заявил:

— Времени мало. Вам для фронта большой плот надо сделать, не успеете, — говорил он. — Уже сейчас лошадки нужны, надо подвозить деревья к берегу, пока снег...

Дмитриев, как и все колонисты, был обрадован неожиданной помощью, но сначала он думал, что старики пробудут день, укажут, где складывать лес, и уйдут себе в аул. Однако они остались и на второй, и на третий день.

Лишь на четвертый день старики собрались домой. Мухаррям-бабай сказал Дмитриеву:

— Сегодня, под пятницу, старуха Амина топит баню. Домой торопимся. Нужны будем — приходи в аул.

Они взяли свои сильно облегченные узелки и снова засунули топоры за пояс. Ребята были в лесу, около стариков оставались Дмитриев да бригадиры. Юноши волновались, они не знали, чем отблагодарить стариков. Матросов подтолкнул Рашита, Дмитриев кивнул головой, показывая на повара. Пока Дмитриев передавал привет Амине-апай, благодарил за помощь, приглашал стариков в колонию, Матросов, взяв у повара две плитки чая в зеленой обложке, протянул их старикам:

— Больше у нас ничего нет. Пока возьмите. Когда начальник пришлет денег, расплатимся, принесем вам в аул.

Рука Саши повисла в воздухе. Старики не взяли чай. Мухаррям-бабай сердито сказал.

— Зачем? Не надо!

Рашит, волнуясь, проговорил:

— Мы не можем предложить ничего другого. Денег у нас нет. Возьмите!

— Нам ничего не надо, — повторил вслед за другом Билал-бабай.

Мухаррям-бабай положил руку на плечо Саши:

— Мы не за чаем пришли в лес.

— Так, — подтвердил второй.

Саша взволнованно проговорил:

— Возьмите все-таки, это наш подарок.

Билал ответил:

— Подарок — другое дело.

Мухаррям-бабай кивнул головой.

Колонисты с восхищением смотрели им вслед...

У Кислорода свои «курорты». Нары в избушке, снежный окопчик под любым деревом. И снова нары. Где хочешь можно накапливать кислород, была бы лишь охота.

Сперва Матросов шутил:

— Всю жизнь проспишь!

Митька отмалчивался. Он знал, что самое страшное наказание, так сказать, «под корень» — это возвращение в колонию. Но он понимал, что и там ему хуже не будет.

Другой раз, застав Кислорода не у дел, Матросов как бы между прочим проговорил:

— Я слыхал, что по зимней спячке будто бы суслики занимают первое место. Они иногда по девять месяцев не открывают глаза.

«Мели, Емеля, твоя неделя! — подумал про себя Кислород. — Меня шутками да прибаутками не прошибешь. За радивое отношение тебе, смотришь, выйдет повышение: Дмитриев на Красную доску занесет или Габдурахманов позволит с собой в шахматы сыграть».

Однажды на Кислорода наскочил сам Дмитриев. Он не стал шутки шутить. В тот же вечер устроил разносное собрание. Крепко загнул, да не тут-то было. Бригадир Матросов заступился:

— Погодим, — сказал он. — Бригада с ним справится.

Так сказать, на поруки взял.

«Будет, значится, душевная беседа, — усмехнулся Митька Кислород. — О том да о сем. Про доверие ввернет слово, будущим постращает... А мне все это трын-трава».

Ведь на снегу лежать — тоже нелегкий труд. Как только начинает мороз пробирать, надо повернуться другим боком или даже пританцовывать... Как-то Митька продрал глаза и видит, что напарник его Директор с Сашей распиливают здоровенную пихту.

Сперва широко улыбнулся: «Вкалывайте, коли охота!» Затем сам себе сказал: «Он мог бы запросто по морде дать! Ему за это ничего бы и не было!»

И вдруг обида заела: почему не заехал по роже? Зато он может пойти и отобрать у бригадира оружие производства:

— Отдай пилу, и баста!

Но он был уверен, что за ужином скандал произойдет. И по-своему приготовился к той самой взбучке: «Что вкалывать? Все равно не перевалить все деревья, которые растут в этом лесу».

К его удивлению, Матросов не стал устраивать шума. Вот тогда Кислород немножко растерялся: «Чего ему от меня надо? — спросил он сам себя. И вдруг подумал: — Саша со мной, как человек с человеком...»

После этого события с ним что-то произошло. Он и сам не совсем ясно понимал что. Даже Директор, его бессменный напарник, опешил от того, что увидел. Он своим глазам не верил:

— Чего подгоняешь?

Кислород не стал с ним делиться. Просто он еще не был готов к такому разговору. Может, не совсем еще доверял сам себе, не зная, сколько в нем этого самого порыва...

«4 апреля 1942 года.

Хлебнули мы горя. Ко всему привыкли, но не смогли остаться безучастными лишь к усталости.

Обветренные лица наши почернели, как под знойным солнцем. Кожа на руках сделалась точно дубленая.