Орёл умирает на лету

— Товарищ старшина, разрешите мне пойти в разведку. Я должен отомстить... Самую трудную задачу возложите...

Почему Соснин так пристально смотрит на него? Неужели ему не понятны его, Рашита, чувства? Габдурахманов оборвал фразу.

Высокий, сильный Соснин положил свою крепкую руку на плечо Рашита и мягко сказал:

— Успокойтесь, Габдурахманов. Ты все еще кашляешь. Кашель, как знаешь, противопоказан ночной вылазке...

— Вы меня не поняли, товарищ старшина, вы не сомневайтесь! — почти прокричал Рашит.

Соснин, не убирая руки, продолжал:

— Дорогой товарищ, если чувство мести преобладает над солдатским долгом, это может ослепить человека.

Справедливые слова! Но ведь Рашит потерял своего лучшего друга. Разве это можно забыть?

Соснин коротко приказал Бардыбаеву:

— Габдурахманову дайте отдых. Он не пойдет в этот раз...

— Товарищ командир взвода!

—- Приказ есть приказ, — ответил за командира взвода сержант Бардыбаев.

Соснин ушел.

Что придумал командир взвода: «Дайте Габдурахманову отдых!»

Рашит бродил по селу. Он встречает знакомых ребят из второго взвода. Земляк Хаиров, старшина связистов, угостил его водкой. Но разве водка может успокоить сердце?

Он ложится спать. Ему не спится. Он начинает читать книгу, ту, что хранилась в вещевом мешке Саши. Не читается. Написать письмо в Уфу? Нет, у Рашита не поднимается рука написать в колонию...

Из вещевого мешка Матросова выпала бескозырка. Берег ее как память о море. Теперь порванная, вылинявшая бескозырка в руках Рашита.

«26 февраля 1943 года.

Про Сашу теперь расспрашивают все. Шлют письма. Один за другим приезжают корреспонденты. Всех их отсылает командир роты ко мне:

— Они были закадычными друзьями.

А то еще случается, что собирает «желторотых», только что прибывших с маршевой ротой и приказывает:

— Рассказывай!

А что мне рассказывать? По существу, нечего. Я ведь ни за что не стану говорить то, чего не было. Например, не был он из особой породы. Силачом или геркулесом. А все допытываются: не был ли Саша богатырского росту?

Вот я и думаю: чем он среди нас выделялся? Не любил, например, болтать. Слово из него порою не вытянешь. Разговорился лишь один раз и то перед Чернушками. Что правда, то правда.

Размышлять, между прочим, любил.

Я сижу и по крупицам вспоминаю: о чем в последнее время мы с ним беседовали?

Как-то он сидел и старательно начищал медные пуговицы. Я ему и говорю: «Не все ли равно с какой пуговицей идти в бой?» А он отвечает: «Не все равно!» Но не объяснил, почему не все равно. Может, бой для него казался каким-то торжественным событием?»

Перед глазами живой, веселый Саша, его кудри теребит ветер, глаза радостно смеются... «Мы с тобой еще погуляем в Уфе!» Вот и не удалось погулять...

Прибежал незнакомый боец, передал, что вызывает Соснин. Что ему нужно от Рашита?

Габдурахманов стоит перед командиром взвода. Горе — горем, служба — службой. Он рапортует командиру спокойным голосом, стараясь скрыть свои переживания. Но разве обманешь Соснина? Он внимательно следит за Рашитом.

— Вот что, Габдурахманов, Артюхов требует сведения о вооружении. Запиши все, что у нас в наличии, а когда разведчики вернутся, добавишь то, что у них на руках...

Вечером прибыл почтальон. Матросов так радовался почте. Рашит, хоть и получал письма реже Саши, всегда разделял его радость. Но сейчас он со страхом подумал: «Есть на этот раз что-нибудь из Уфы?»

Почтальона, веснушчатого Мишу, окружили солдаты.

— Товарищ сержант Бардыбаев, вам письмо из Алма-Аты, — хитро подмигнул Миша, вручая первое письмо командиру отделения. — Дочка пишет, по почерку знаю... Петров, а тебе Маня... Та самая, которая с тобой через посылку познакомилась.

Бойцы рассмеялись, Петров растерянно улыбнулся.

— Гнедков, тебе письмо от матери Андрея Семячкина.

В блиндаже наступила тишина. Все вспомнили бомбежку, при которой погиб Андрей. Вероятно, мать хочет знать больше, чем написано в официальном извещении.

— Надо написать ей подробное и дружеское письмо, — посоветовал Бардыбаев, отрываясь от письма любимой дочери.

— Габдурахманов, тебе учительница твоя пишет из колонии.

Габдурахманов молча взял письмо, сел на табуретку. Почерк Ольги Васильевны. Почтальон удивленно спросил:

— А где же Матросов? Что-то я не всех вижу? Ему целых три письма... Женский почерк, одной рукой...

Рашит, взволнованный, вскочил на ноги и протянул руку почтальону:

— Дай сюда письма!

— Как я тебе их отдам? Не тебе же эти письма. Чужие письма, не имею права.

Рашит отрывисто сказал:

— У меня теперь два имени, я буду получать письма и за Сашу. Да и воевать за двоих должен.

Бардыбаев почти сердито приказал почтальону:

— Отдай письма... Неужели не понимаешь?

Почтальон молча протянул их Габдурахманову.

Рашит порывистым движением разорвал конверт.

«Мой милый и дорогой Сашок...» — писала девушка. Рашит не мог читать дальше, он поднял голову, по щеке скатилась слеза, но никто не удивился этому. В блиндаже топилась чугунная печка, — должно быть, глаза слезятся от дыма...

Полк все шел и шел вперед.