Оркестр меньшинств

К четвертому месяцу после встречи с женщиной на мосту мой хозяин почти перестал скорбеть. В счастливого человека он все равно не превратился, потому что даже в самые светлые дни его лицо оставалось темным не только цветом кожи. Он снова был жив и готов к тому, чтобы стать счастливым. Он стал встречаться со своим другом Элочукву, который начал регулярно приезжать к нему и убедил его вступить в ДВСГБ[13], группу, которая старой метлой сметала молодых игбо в кучу пыли. Всегда стройный Элочукву, который был его другом и наперсником в средней школе, стал дюжим, у него наросли бицепсы, и он не уставал их демонстрировать, надевая майки или рубашки без рукавов. «Нигерия проиграла», – говорил он моему хозяину на языке Белого Человека, а потом переходил на язык отцов, которым обычно разговаривал с моим хозяином: «Ихе эме би го. Аний чоро нзопута!»[14] По настоянию Элочукву мой хозяин присоединился к нему. По вечерам они встречались в большой мастерской автодилера, приходили в черных беретах и красных рубашках, окруженные флагами с изображением наполовину закатившегося солнца и фотографиями солдат, которые сражались за Биафру. Мой хозяин маршировал с этой группой, выкрикивал с ними лозунги, изо всех сил напрягая легкие. Он кричал вместе с ними: «Биафра должна подняться снова!», топал ногами по земляному полу, потом они начинали скандировать: «ДВСГБ! ДВСГБ!» Он сидел среди этих людей и слушал дилера и главу движения Ральфа Увазуруике. И здесь мой хозяин заговорил, он снова стал веселым, и многие отметили его широкую улыбку и охотный смех. Эти люди, не зная, где он был или откуда пришел, увидели первые признаки его исцеления.

Чукву, поскольку я находился в одном из моих хозяев во время Войны за независимость Биафры[15], то опасался, что заигрывание нынешнего с этой группой накличет на него беду. Я осенил его мыслью, что эти встречи могут закончиться насилием. Но голос в его голове ответил с уверенностью, что он не боится. Он и в самом деле долго встречался с этой группой, движимый только яростью, которую сам не мог определить. Потому что сам он не испытывал никакого особого недовольства. Он не знал ни одного человека, которого убили бы люди из Северной Нигерии. Хотя многие из темных слов этой группы казались ему правильными – например, он понимал, что ни один игбо никогда не был президентом Нигерии и, вероятно, никогда не будет, – ничто из этого не задевало его лично. Он ничего не знал об этой войне, кроме того что на ней сражался его отец, который рассказывал ему много историй об этом. И пока эти люди говорили, живые картинки войны в пересказе отца метались в грязи его воспоминаний, как раненые насекомые.

Но на встречи эти он приходил главным образом потому, что Элочукву был его единственным другом. Сосед, приложивший руку к смерти гусенка, закрыл для дружбы сердце моего хозяина, который после того происшествия воспарил над серым полем человечества и решил, что мир людей, на его вкус, слишком жесток. А потому он нашел себе утешение среди пернатых. Еще он приходил на эти встречи, потому что это давало ему какое-то занятие, кроме ухода за птицей и маленькой фермой, а еще он наделся, что, перемещаясь из одного места города в другое, подавая голос в защиту суверенного государства Биафра, он мог случайно столкнуться с женщиной, которую встретил на мосту. Акатака, именно эта последняя причина главенствовала в его голове, была основной, а потому, даже когда марши начали становиться все более опасными, он все равно в них участвовал. Но после месяца протестов, столкновений с полицией, беспорядков, насилия и моих настойчивых убеждений с помощью бесконечных осенений его правильными мыслями он отказался от участия, порвал с группой, как колесо, отвалившееся от несущейся машины и укатившееся в пропасть.

Он вернулся к своей обычной жизни, стал вставать с рассветом под прекрасную, но обманчивую музыку курятника – симфонию петушиного пения, кудахтанья и щебета, все это часто сплавлялось в нечто такое, что его отец как-то раз назвал согласованным хором. Он собирал яйца, записывал даты появления новых цыплят в журнал учета, кормил птиц, смотрел, как они поклевывают травку во дворе, и держал рогатку наготове, чтобы защитить их, если понадобится, уделял особое внимание слабым. Раз в месяц он полный день работал, почти ни на что не отвлекаясь, сажал томаты на той части его земли, которая предназначалась для посадок. Он давно не занимался этой землей, и перемены, которые теперь увидел, потрясли его. Пропалывая землю, он обнаружил красных муравьев, которые не то что вторглись на его территорию, но полностью завладели ею. Они расположились глубоко в нерве земли, свили себе гнездышки в каждом комке. Они, казалось, кормились корнями старой мертвой маниоки, которая, вероятно, и перестала расти именно из-за их вторжения. Он вскипятил воду в чайнике и, полив ею землю, убил всех муравьев. После этого он собрал в кучу мертвых муравьев, унес их и посеял семена.