Но тем временем человек может быть погружен в глубокие раздумья и терзания, как это и происходило с моим хозяином после встречи с Джамике. Он вернулся полный желчи и выхаживал по комнате, пинал шкаф, кровать, пластмассовый стаканчик, бранился, бушевал. В том, что случилось с ним, он винил небеса, заговор духов. Он винил
Агуджиегбе, я никогда не видел моего хозяина в таком состоянии, в каком он пребывал тем вечером. Он был в такой ярости, что бранился, бил кулаком в стену, хватался за нож и грозил себе. В миг великой неопределенности, когда я воистину не мог сказать, мой ли это хозяин или агву, который вселился в него, он стоял перед зеркалом, размахивал ножом и говорил: «Я исполосую себя, убью себя!» Он поднес нож совсем близко к своей груди, его рука дрожала, глаза были закрыты, он взмахнул ножом так, что коснулся собственной плоти. Я осенил его мыслью, напомнил ему сначала о его дяде, а потом о возможности воссоединения с Ндали. И я со всем смирением должен сказать, Чукву, что, вероятно, помог моему хозяину сохранить жизнь! Потому что мои слова – «А что, если она все еще любит тебя, как жена Одиссея» – подарили ему неожиданную надежду. Он разжал кулак, и нож упал в раковину, исполнил небольшой танец и упокоился там. Потом мой хозяин расплакался. Настолько сильна была его боль, настолько велика скорбь, я даже опасался, что он никогда не оправится от этих терзаний. Я внедрил в его голову мысль, что он всего лишь один раз встретился с Джамике после тех событий. И что они встречаются на следующий день, теперь уже не на публике. Его враг, как того всегда и хотел мой хозяин, придет к нему, и он будет волен делать с ним что захочет, даже показать ему письмо с изложением всего с ним случившегося, письмо, которое он написал Ндали, чтобы тот осознал тяжесть всего им совершенного. Он не должен думать, что, кроме этой утраченной возможности, у него не будет других. Нет.
И опять он слушал мой голос. Я сделал некое утверждение, и он принял его. Он умыл лицо, высморкался в раковину, вытер лицо полотенцем, висевшим на гвозде в стене. Потом вернулся в гостиную и вытащил письмо с историей его жизни, решив на следующий день показать его Джамике. Он внимательно перечитал его, пытаясь убедиться, что изменения, которые он внес в него двумя днями ранее, не изменили сути. Ему вдруг пришло в голову, что судьба, или что уж там управляет ходом вещей, предвидела эту его встречу с Джамике. Потому что всего двумя днями ранее он проснулся посреди ночи и никак не мог уснуть. Бессонница стала частью его жизни после возвращения из тюрьмы. У него вошло в привычку включать радио и слушать – это помогало ему уснуть. Он уже начал засыпать, когда раздался голос проповедника. И о чем говорил этот человек? Об аде. Та самая тема, о которой он иногда так глубоко размышлял на протяжении проведенных в тюрьме лет. О месте, откуда никто не может убежать. Из всего, о чем говорил проповедник, он понял, что если у него были какие-то вопросы про ад, то в речи проповедника содержались все ответы на них: в аду нет искупления. Это место вечных страданий, где человек содержится, как в тюрьме, и где – проповедник снова и снова подчеркивал это – «червь никогда не умрет»[108]
.Он выключил радио и принялся размышлять о том, что слышал, пугаясь собственных мыслей. Потом поднялся и перечитал письмо, которое написал Ндали. Он не перечитывал его после возвращения в землю великих отцов, так как не хотел добавлять соли на свои раны. А теперь он взял авторучку, перечеркнул название и под ним написал новое.
Закончив перечитывать письмо, он почувствовал удовлетворение оттого, что фундаментально ничего не изменилось. Завтра он отдаст его человеку, который помог ему сочинить его. И он никак не мог дождаться, когда придет время.