Орко

Удивленный всем происшедшим, граф некоторое время стоял неподвижно, не зная, как ему поступить, но, рассудив, что вряд ли ему удастся отыскать таинственную даму и что, преследуя ее, он рискует, заблудиться, он решил вернуться к себе. Он пошел в указанном ему направлении и действительно через несколько минут очутился на площади святого Марка, а оттуда быстро добрался до своей гостиницы.

На следующий вечер он явился на свидание точно в назначенное время. Он пришел на площадь, когда церковные часы били одиннадцать, и увидел женщину в маске, ожидавшую его на ступенях портала.

«Это хорошо, — сказала она, — вы точны. Войдем».

С этими уловами она резко повернулась к церкви. Франц знал, что дверь заперта и ночью ни для кого не открывается, и подумал, что эта женщина безумна. Но каково же было его удивление, когда под ее рукой дверь сразу поддалась! Он машинально вошел за своей проводницей, и она быстро заперла за ним дверь. Теперь они оказались в темноте; но Франц знал, что другая дверь, которая не запиралась, отделяла их от нефа, и не испытывал никаких опасений; он хотел толкнуть эту вторую дверь, чтобы войти, но женщина удержала его руку.

«Вы когда-нибудь бывали в этой церкви?» — вдруг спросила она.

«Раз двадцать, — ответил он, — и я знаю эту церковь так же хорошо, как построивший ее зодчий».

«Скажите лучше, что вам кажется, будто вы ее знаете; ведь на самом деле вы еще не знаете ее. Входите».

Франц толкнул дверь и вошел внутрь церкви. Она была великолепно освещена и совершенно пустынна.

«Что за церемония здесь готовится?» — спросил Франц в изумлении.

«Никакой. Сегодня вечером церковь ждала меня — вот и все».

Напрасно граф пытался понять смысл слов, сказанных маской; и по-прежнему, словно покоряясь некой таинственной воле, он послушно следовал за нею. Женщина вывела его на середину церкви и дала ему возможность окинуть взглядом все сооружение изнутри и оценить его удивительную архитектурную гармонию. Затем они стали осматривать по отдельности неф, колоннаду, приделы, алтари, статуи, картины и прочие украшения; она раскрыла ему смысл каждого предмета, идею, заключенную в каждой форме, помогла живо ощутить всю красоту этих произведений искусства, составлявших вместе единое целое, и позволила ему проникнуть, так сказать, в самую душу храма. Франц благоговейно внимал словам, слетавшим с красноречивых уст незнакомки, которая охотно наставляла его; и чем дальше, тем яснее становилось ему, как мало понимал он до сих пор этот великолепный ансамбль, казавшийся прежде столь нетрудным для понимания. Когда она кончила говорить, рассвет уже пробивался сквозь витражи и пламя свечей поблекло. И хотя речь ее не прерывалась в течение нескольких часов и она за всю ночь ни разу не присела, однако ни в голосе, ни во внешности ее не замечалось ни малейшей усталости. Она лишь склонила голову на свою бурно вздымавшуюся грудь, как бы прислушиваясь к биению собственного сердца. Вдруг она резко выпрямилась и, вскинув руки, воскликнула:

«О рабство! Рабство!»

При этих словах из-под ее маски покатились крупные слезы, падая с ланит на складки черного платья.

«Вы плачете? Что с вами?» — встревоженно спросил Франц.

«До завтра, — отозвалась она. — В полночь у Арсенала».

И она вышла в левую боковую дверь, которая тяжело захлопнулась за нею. В этот момент зазвучал утренний благовест. Вздрогнув от неожиданности, Франц огляделся и увидел, что все свечи погасли. Некоторое время он оставался неподвижным от удивления, затем вышел из церкви через двери портала, только что открытые ризничим, и медленно пошел к себе, строя догадки, кто могла быть эта женщина — такая смелая и могущественная, с такой артистической душой, с речью, исполненной очарования, и с величавой осанкой.