Орланда

Они улеглись бок о бок под широким пуховым одеялом, громко рассмеялись еще пару раз и уснули.

* * *

А в Руасси Альбер с грустью констатировал: «Я был прав: на кухне Ренье — профан».

* * *

На авеню Лепутр Поль Рено думал о Люсьене Лефрене. У него не было ни малейшей возможности связаться с молодым человеком, и он совершенно отдавал себе отчет в том, что хочет его дождаться. «Альтернатива проста, — сказал он себе, — я могу уступить тому, что всегда отвергал, надеяться, сторожить звонки — в дверь и по телефону, скрипеть зубами от разочарования, если это не он, изображать удивление и скрывать радость от его прихода… или бежать». Страх оказался таким сильным, что Поль не колебался: он бросил бритву и рубашку в дорожную сумку, сумку кинул в машину и пустился наутек. Париж или Амстердам? Грузовик мешал ему повернуть налево, и выбор свершился сам собой — направо, в Париж. При въезде на автостраду голосовала толпа молодых людей, и Поль посадил в машину смуглого красавчика. Судя по жгуче-черным волосам, он явно был уроженцем Средиземноморья, так что Поль, услышав первые произнесенные им слова, несказанно удивился густому канадскому акценту.

* * *

Сколь бы умелы ни были специалисты, «отлучение» мамаши Лефрен от бутылки прошло не слишком удачно, и теперь она задыхалась в палате интенсивной терапии. Анни, сидевшая рядом, смотрела, как душа матери выбирает между жизнью и смертью, и копила злобу на брата.

* * *

Мари-Жанна, впавшая в уныние по причине того, что ни бережливость, ни лишения не помогли ей удержать счастье, тоже сидела — в парикмахерском кресле, — изливая душу мастеру, который превращал ее из натуральной блондинки в «пергидролевую», уверяя, что так намного сексуальней.

* * *

Жорж — или Жерар — во второй раз за день заявился на улицу Малибран и снова не застал там Люсьена.

* * *

Animula vagula blandula, все мы, маленькие души, блуждающие в поисках частички счастья и находящие одно только разочарование, живем с раной в сердце, тянем лямку от рассвета до заката, храбрые, но и трогательные, изо всех сил стараемся вести себя достойно высокого звания человека, мы неловкие, унылые и упрямые, наши ошибки ничего не открывают нам ни о нас самих, ни о других, а когда за поворотом дороги мы внезапно встречаемся взглядом со смертью, начинаем лепетать что-то жалкое, вроде того, что еще слишком рано, что еще чуть-чуть — и нам бы все удалось, но костлявая только хихикает, издеваясь, и говорит, что отвела нам достаточно времени и триста лишних лет ничего нам не добавят, потому что мы — «необучаемы», принимаем хорошие манеры за нравственные устои, собственную ложь — за правду, а жизнь и вовсе считаем идиоткой! Сказав все это, она утаскивает нас, вопящих от ужаса, в мрачную топку вечности.

* * *

Мадам Лефрен умерла незадолго до четырех.

* * *

Алина проснулась первой. Они с Орландой спали голова к голове, ноги их не соприкасались (да здравствуют широкие кровати!), и она чувствовала себя расчудесно. Алина зевнула, потянулась и отправилась на кухню. Вскоре к ней присоединился Орланда.

— Мне надо поработать, — сказала она. — Прочесть студенческие работы.

— Я помогу, так получится быстрее.

— Но как ты… — Она осеклась. — Ну конечно!

— Ты снова забыла, что я — это ты. Смотри, кажется, у меня почерк меняется, становится крупнее и решительнее твоего. Не бойся, я буду внимателен, постараюсь сдерживаться, и никто ничего не заметит. Полагаю, речь идет о сравнении двух материнских поцелуев — в «Жане Сантее» и в «Поисках…»?

Чуть позже она все-таки решила проверить, как у него получается.

— Кажется, ты придираешься сильнее.

— С возрастом человек добреет. Я сохранил юношескую непримиримость, которую ты позволила «сожрать» опытности.

Они проверили половину работ, потом Орланда потянулся и сказал, что ему надоело и они закончат завтра.

— Чем ты хочешь заняться?

— Хочу любви!

И он оставил ее одну.

* * *

Раз уж благопристойность не позволяет нам последовать за Орландой, останемся с Алиной. Но что я вижу? Алина хочет пойти с ним. И она этим шокирована. Как получилось, что она позволила ему спать в одной с ней постели — супружеской постели! — пусть даже они с Альбером так и не поженились? Алина себя не узнает. Она хотела бы призвать на помощь привычную силу характера, но не находит ее. Куда девалось воспитание, где моя мудрость, что случилось с почтенными предрассудками, превращающими меня в серьезную женщину? К невероятному моему удивлению, я вижу, что Алина улыбается. Да, визит Орланды меняет ее! Скажу вслед за ней: где ты, госпожа Берже, скучавшая над чтением в кафе «Европа» и не слышавшая скрытого тока запретных мыслей? Уже неделю он — «вольный стрелок», и это завораживает Алину. Интересно, как мужчина кадрит женщин? Она думает о Поле Рено — он ее интригует, вспоминает Мориса Алькера, который смотрел на нее только исподтишка.