Орланда

У Алины начались трудные времена. Если не считать печальной обязанности выслушивать жалобы Дюшателя, другие каждодневные занятия никогда ее не раздражали, потому что в душе у нее царило равновесие. Совершенно неожиданно она узнала, что такое «ломка» (привет от токсикоманов!), но не сразу поняла, что именно ее так мучит. Она входила в аудиторию — и у нее начинались нервные спазмы, она тряслась в ознобе рядом с батареей отопления и обливалась холодным потом. Однако Алина проявила бойцовский характер — что меня уже не удивляет, она шла на приступ, сжав зубы, а если и стонала — то только мысленно. Орланда, по первому требованию исполнявший любой каприз своего «я», мог обмануть нетерпение, предаваясь любовным играм. А у Алины — из-за ее серьезного отношения к жизни — оставалась только верность долгу. Раз двадцать ей казалось, что она сорвется, окружающие замечали ее бледность, приставали с заботой.

— У тебя усталый вид.

— Скоро отпуск…

И что тогда?

Ей казалось, что она попала в эпицентр урагана дурноты, но в полдень появлялся Орланда с бутербродами — и все налаживалось. Для каждого из них другой был наркотиком, они стремились к этому «любовному столкновению», которое несло успокоение, превращая их в сиамских близнецов: одна голова на два тела и совершенная цельность.

В четверг он заставил ее передать ему во всех подробностях рассказ Альбера.

— Ты плохо рассказываешь, не помнишь деталей! Тебе следовало расспросить его поподробнее о пейзаже. Неужели правда, что море видно отовсюду, или это обычное рекламное вранье?

— Почему, черт возьми, тебя это так интересует?

— Да не знаю я! Просто интересно.

— Можно подумать, Альбер тебя заводит.

— Вот именно! Все-таки, когда я был тобой, мы прожили вместе больше десяти лет. Этот мужик мне нравится… знаешь, пожалуй, мне он нравится больше, чем тебе…

Лицо у него стало мечтательно-задумчивым, и Алина смутилась.

— Если хочешь, я узнаю у него все о гонконгском пейзаже, — сказала она, чтобы скрыть замешательство.

Орланда тихонько рассмеялся:

— Какая жалость, что я его так хорошо знаю, но вряд ли смог бы соблазнить!

Алине было не по себе, когда он признавался в своих эротических предпочтениях.

— Дорогая моя, это ведь твои предпочтения! Моя тяга к Альберу — твоя заслуга, хотя ты душишь свое влечение к нему так же упорно, как подавляла меня. Я вообще удивляюсь, как это он еще целует тебя! Ты ведь живешь с ним — могла бы, разнообразия ради, прислушаться к своему подлинному «я». Вернее, к моему, которое теперь вне тебя. Черт, я иногда пугаюсь! Я тебя шокирую, говоря, что папа более чем достоин вожделения: думаю, тебя парализует мамино ханжество, ты никогда не смела осознать, что она его очень даже хотела… всегда.

— Я начинаю тебя ненавидеть, когда ты вот так говоришь!

— Конечно. Но не прогоняешь. Потому что чуешь запах истины, потому что боишься, потому что заворожена.

— Ты действуешь мне на нервы.

Но она не могла обойтись без него.

— Конечно, я тебя нервирую, — весело отвечал он, — именно так ты меня создала, во всех смыслах слова: из-за того, что нервничала, и из того, что тебя нервировало!

Она рассмеялась.

Минуты три они спорили, но веселый нрав Орланды каждый раз побеждал дурное настроение Алины.

— С какой стати ты так спокоен? Почему в тебе совершенно отсутствует тревожность, если ты — мое порождение?

— Такой вопрос уместнее было бы задать Жаклин.

— Да она замучает меня пространным объяснениями.

Алина спрашивала себя, как долго визиты молодого человека будут оставаться незамеченными. Иногда во время обеда к ней заходил зануда Дюшатель, чтобы во всех подробностях поведать о своих заботах. Что он подумает о лохматом парне, который явно не является ее студентом?

— Эй, я твой брат, помнишь?

— Этот номер может пройти только с Альбером, да и то лишь потому, что он знает меня как женщину, которая никогда не врет.

— Да — другим! Я — живое доказательство того, как часто ты врала самой себе.

Потом он уходил, очень довольный, чтобы погрузиться в свою математику, а Алина возвращалась к работе — на два-три часа ей было гарантировано спокойствие.

— Когда же мы увидим твоего брата? — спросил Альбер в пятницу.

Алина и думать забыла об этой идее. Она почувствовала, что у нее подкосились ноги, и поспешила восстановить равновесие.

— Вчера он звонил мне на работу, я забыла тебе сказать. Я предложила следующий вторник.

И моментально этот день превратился в ее воображении в опасный, непреодолимый рубеж.

— Это не пройдет, — сказала она Орланде. — Как только он увидит нас вместе, сразу что-то почувствует.

— Почему? Я буду вести себя очень чинно, обещаю говорить тебе «вы».

Она покачала головой:

— Как ты наивен… Мы с тобой ведем себя не так, как делают только что познакомившиеся люди.

— Естественно!

— Альбер обязательно заметит нашу близость.

— Он не ревнив.

— Он не был ревнив, потому что никогда не видел, чтобы я так общалась с другим мужчиной. Он решит, что ты — мой любовник.

— Я отведу его в сторону и расскажу о своем пороке. Возможно, он задумается.