Орлеан

– Разве только зубы? У меня ноги не ходят.

– Тогда и вместо ног поставим протезы, – успокоил его дознаватель. – Выпишем из Москвы.

– Или из Лондона, – встрял в разговор бледный Белецкий. – Англичане хорошо делают, не придерешься.

– Так это ведь накладно, – выразил сомнение Павлючик. – Мне жалко ваших расходов.

– Было бы накладно, если бы вы были сороконожкой, – успокоил его Василий Карлович. – Сорок протезов, конечно же, стоят больших денег. А тут всего два.

– Потому что вы – двуножка, – пискнула Лидка, стараясь внести свою лепту в этот светский разговор.

– Что ж, вы свою совесть будете кормить протезами? – спросил экзекутор строго. – Нет, не задобрите вы ее и даже не помышляйте. Она сожрет вас целиком. Может, у вас будет даже онкологическое заболевание, когда выйдете из тюрьмы… При нем вы не сможете ни есть, ни спать, ни испражняться. Мальчишки, увидев вас на улице, будут смеяться над вашей немощью и бросать в спину камни. Собаки будут лаять, а женщины суеверно креститься и сплевывать через левое плечо… Как хорошо, – прошептал он. – Как хороша одинокая смерть в пустой комнате, из которой вынесена почти вся мебель. Соседей только будет тревожить дурной запах, и им придется вызвать слесаря, чтобы он взломал вашу дверь…

– Ну, мы пойдем, – прервал его тактично Неволин. – А вы уж здесь сами поправляйтесь… без протезов и без нас.

– Как же я без вас? – удивился экзекутор. – Я всегда буду с вами, до скончания века.

– Нет уж… Хватит. До скончания века… Это сколько ждать?.. – Василий Карлович вывалился в коридор и, подождав, когда вслед за ним выйдут его товарищи по несчастью, плотно закрыл за собой дверь реанимации.

И там, в коридоре, Лидка страстно бросилась на грудь к Рудольфу, плечи ее затряслись в скупых девичьих рыданиях, пирожки размякли и сделались тяжелыми, как будто в них налили повидло.

– …Бесполезно, – прошептал Рудик Неволину. – Его ничто не задобрит.

– План игрек, – сказал сам себе дознаватель. – Белые начинают и проигрывают.

– Знаешь, я не люблю гражданской войны, – рассвирепел Рудольф Валентинович. – Особенно по телевизору. Белые начинают, красные начинают… Сколько можно?

Василий Карлович задумчиво посмотрел на кисть своей руки, на которой было выколото ласковое слово «Вася».

– Что делать мне, Вася? – спросил он свою руку.

– Можешь солить огурцы, – ответила ему рука. – Бери из теплицы мелкие, которые невозможно раскусить. Клади в банку чеснок, соль, лавровый лист и заливай колодезной водой…

– Да я не об этом! – вспылил дознаватель. – Что делать мне с подследственным?

– Кончай его, – сказала ласковая рука. – Но только культурно. Чтоб не сильно мучился. Иначе он всех вас достанет.

Василий Карлович нахмурился и пустил лоб складками. В том, что посоветовала ему рука, была, конечно, своя правда. Но истины в этом не было. Смысл был, а сути не наблюдалось. Точнее, суть была, а истинный смысл парил где-то в небе и перекликался с невидимой правдой. Короче, дознаватель совершенно запутался в существительных, и звериная тоска, вышедшая из сердца, начала разрывать его логическое мышление.

– Можешь ты его наколоть какой-нибудь гадостью и вырубить хотя бы на несколько часов? – спросил Неволин у Рудольфа Валентиновича.

– Вполне. А что потом?

– А потом для него никогда не наступит…

Глава девятая Назавтра

1

Скорая помощь с логотипом «Ламборгини» неслась по улицам Орлеана.

Ветераны, встречавшиеся на пути, провожали ее тоскливыми взглядами, в которых можно было прочесть сентенцию Германна из «Пиковой дамы»: «Сегодня ты, а завтра я…» А молодые, веря в свое бессмертие, вообще не удостаивали скорую вниманием, потому что рассчитывали в голове цену продвинутого мобильного телефона, который необходимо было купить, чтобы послать с него Богу выразительный смайлик.

«Ламборгини» миновал улицу Дружбы, выехал на косогор и медленно, переваливаясь через кочки, подкатил к цирку шапито.

Остановился у черного хода. Из двери с красным крестом вылез белый Неволин и быстрым шагом прошел за кулисы.

В гримерной дядя Боря Амаретто пытался разрезать ножом копченую курицу, которую купил в киоске напротив. Через час должно было начаться представление, и иллюзионист никогда не выступал перед зрителями голодным, потому что работа его была нервной.

И для того чтобы выполнить ее, нужно было питание, витамины и амфитамины. Однако курица, которую ему только что всучили, была похожа на ластик, ее нельзя было разрезать, но ею можно было стирать. Дядя Боря, проверяя это подозреваемое им качество, даже написал мелом на черной доске, стоявшей в гримерной, первое слово, которое пришло ему на ум: «Гальванопластика». Поднес к доске курицу и легко стер написанное подкопченной тушкой.

Но после этого курица, почувствовав свое унижение, будто бы ожила и вырвалась из рук иллюзиониста. Она ускакала сначала на стол, потом свалилась вниз и отбежала на обрубленных лапках в угол, оскалившись и наблюдая за дядей Борей всем своим усеченным телом.