Орлята партизанских лесов

— Да ни из какого… Собираюсь лететь к Ковпаку. Я — фотокорреспондент газеты «За Радяиську Украшу».

— А я — Фёдоров! Полетишь со мной!

Имя первого секретаря подпольного Черниговского областного комитета партии, командира крупнейшего партизанского соединения «генерала Орленко» было овеяно легендами.

«Вот с какими людьми мне выпало встретиться!» — радостно подумал я.

Линию фронта мы почувствовали своими… боками. Немецкая зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. Самолёт бросало, как на ухабах. За иллюминаторами вспыхивали оранжевые, красные, белые огненные шары. В любой момент осколок мог прошить тонкий металл. Но никто даже вздохом не выдал своего волнения. Я боялся лишь одного: как бы лётчик не повернул обратно.

Но самолёт не изменил курса, и вскоре линия фронта осталась позади. Густые облака скрыли нас от немецких истребителей.

Я незаметно задремал. Проснулся от сильного толчка, почти сбросившего меня на пол. Какой-то мешок свалился мне на колени, мешая подняться. Было темно, лампочка под потолком не горела. Моторы ревели, но пилоты открыли дверь. Мы увидели, как по снегу к нам бежали люди. Лётчики встали у выхода, держа наготове автоматы. Фёдоров тоже был на ногах. Кто-то на бегу громко выкрикнул пароль, лётчики опустили автоматы и выбросили трап.

Узкая длинная поляна в районе клетнянских лесов служила партизанам аэродромом. Высоченные ели, отяжелевшие от пушистых белых одежд, морозный воздух, искрившийся под лучами фонариков мириадами снежинок, чуткая лесная тишина, — всё это и отдалённо не напоминало о том, что мы находимся в глубоком немецком тылу.

К самолёту спешили люди в полушубках и шинелях, в шапках-ушанках и обычных фуражках, перепоясанные крест-накрест пулемётными лентами, с короткими немецкими автоматами-«шмайсерами» и винтовками.

— Вот мы, товарищи, и в Лесограде, — взволнованно сказал Фёдоров, обращаясь к нам.

Это и впрямь был настоящий город, в котором обитало свыше десяти тысяч человек: партизаны и мирные жители, сбежавшие в лес от карателей, крестьяне из сожжённых дотла деревень. Здесь были свои улицы, вдоль которых расположились добротные, тёплые землянки, отрядные кухни, госпиталь, мастерские, стожки сена, телеги, конюшня.

Прибывших с Большой земли встретили тепло, подолгу расспрашивали о Москве, о делах на фронте. Наперебой зазывали в землянки, обещая «мировые удобства». Я рассматривал партизан жадно, ибо это были люди не простые — это были настоящие герои. Мне хотелось немедленно вытащить фотоаппарат и начать снимать. Огорчало лишь одно обстоятельство: было слишком темно.

Самолёт быстро разгружали, а отовсюду уже везли на розвальнях, запряжённых лошадьми, и просто на санках раненых. Их отправляли в Москву.

— А я думала, что партизаны лежат в снегу, в засаде… и немцы видны невооружённым глазом, — сказала мне по секрету Лиля Карастоянова. Её большие тёмные глаза горели восторгом, она часто оглядывалась по сторонам, словно боялась упустить что-то важное. Я признался ей, что тоже несколько иначе представлял себе наше прибытие.

— Ничего, Лиля, — успокоил я Карастоянову, — хватит и на нашу долю боёв…

Откуда мне было тогда знать, что наш самолёт окажется последним, что сутки спустя фашисты пойдут па штурм Лесограда, и пули снова начнут разить без разбора взрослых и детей…

Всех прилетевших пригласили в командирскую землянку — большую, просторную, с длинным деревянным столом. Выставили небогатое угощение — картошку в мундирах, солёные огурцы, лук и по куску хлеба на каждого. Хлеб, присыпанный пеплом, издавал неповторимый аромат.

Зато разговоров было вдоволь. Засиделись до утра. К моему разочарованию, о партизанской жизни говорили меньше всего. Зато с неослабным вниманием слушали наши рассказы о делах па фронте, о жизии на Большой земле. Я оказался единственным, кто попал в лес прямо из Сталинграда, и мне пришлось поподробнее вспоминать события, свидетелем которых пришлось быть. Лиля Карастоянова рассказывала о Болгарии, о том, как ведут подпольную борьбу болгарские коммунисты.

Когда я выбрался из землянки, светило неяркое зимнее солнце. Поскрипывал под ногами снег. Ко мне подошёл кареглазый улыбчивый мальчишка.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы прилетели ночью, правда? — Миша, — представился он и тут же поправился: — Михаил, фамилия Давидович. Это у вас фотоаппарат?

— Я — фотокорреспондент, Миша. Если ты не возражаешь, сниму тебя первым.

Так я познакомился с мальчишкой-партизаном и полюбил его всей душой за весёлый, неунывающий нрав, за звонкий голос, которым он распевал свою любимую песню «Орлёнок, Орлёнок…»