Орлий клёкот. Книга первая

Но вот вздохнул облегченно Левонтьев. Темная толпа, зловеще-молчаливая, вползла на площадь, и Левонтьев рассмотрел, удивившись немало увиденному: пятеро крепких дехкан в серых шинелишках шагают спокойно в центре довольно просторного круга, образованного толпой. Никаких следов насилия. Все чинно и спокойно.

«Обманом взяли? Какие аргументы?» — пытался понять Левонтьев, но вскоре догадался: дервиш, торжественно вышагивающий впереди толпы, вел ее прямо к террасе муллы. Якобы для беседы с ним. А разве нужны верившим в свою правоту дехканам нотации муллы и его устрашения карой божьей? Они знают, что ответить этому пауку-кровососу, который оплел все окрестные кишлаки мягкой, но крепче волосяного аркана паутиной. И многие из вот этих, кто пока ослеплен белой чалмой и оглушен речами, обретут разум.

Спокойно и уверенно шли комбедовцы, окруженные молчаливой толпой таких же обездоленных, не имевших ни своей земли, ни порядочного дома, — шли в полной надежде, что после сегодняшнего вечера они обретут себе новых сторонников…

Дервиш остановился, толпа надвинулась на него, замерла ожидающе, и он, вскинув сжатые кулаки, провопил душераздирающе:

— Смерть отступникам! Смерть им! Смерть!

Взвыв, толпа сдавила кольцо, и не успели опомниться комбедовцы, как уже были крепко связаны по рукам и ногам поясными платками-бельвоками. Такими же грязными платками позатыкали и рты обреченным.

Их не били. Их понесли к траншее и положили рядом с камнями: еще не до нужной глубины была вырыта траншея.

И вдруг в эту сумрачную тишь ворвался грозный рык. На площадь вбегали, размахивая серпами, дехкане. Всего десяток таких же, как и вся толпа, оборванных и жилистых, но они так воинственно и неудержимо неслись к толпе, что та, как по команде, попятилась.

Мулла, беспечно пивший чай и убеждавший Левонтьева неторопко и веско, что бог един — аллах, и пророк един — Мухаммед, все же остальное — блуд, мгновенно оборвал певучую речь и хлопнул в ладоши, а лишь только евнух высунулся из двери, крикнул ему:

— Ружья дервишам. Быстро!

Левонтьев тоже выдернул ноги из-под одеяла и принялся торопливо натягивать сапоги, но в это время на площадь вырысил казачий разъезд во главе с «бородачом» и придержал поводья перед несущимися на толпу дехканами. Сорваны с плеч карабины, клацнули затворы, кони начали теснить к домам дехкан. Теперь Левонтьеву на площади делать было нечего, он скинул сапоги и вновь блаженно вытянул ноги под теплым одеялом над жаровней с углями.

Все больше и больше казаков на площади. Стоят кучками чуть поодаль от толпы, курят, помалкивают, как и сама толпа. Жуткая тишина висит над темнеющей площадью, над террасой, где сидят, теперь тоже молча, мулла с Левонтьевым, тишина над утонувшим в вечернем полумраке кишлаком.

— Довольно! — распорядился высокий дервиш, и толпа даже вздрогнула от этого звучного неожиданного слова. Вздрогнула и как будто сжалась пружинно. Когда же кетменщики, коим было дано распоряжение, повылазили из ямы, дервиш приказал уже толпе: — Неси!

Связанных комбедовцев поставили в траншею и принялись ее засыпать, кто кетменями, кто руками и ногами, и вскоре на месте траншеи торчали лишь плечи и головы обреченных. Толпа отступила, вмиг разобрала камни и замерла в ожидании благословения аллаха на казнь праведную.

Процокал разъезд «бородача» и скрылся в темени. Вновь стало так тихо, что явственно Левонтьев услышал молитву, которую дервиш захлебисто шептал в ладони.

Вся площадь — словно горы перед селем. Копится злоба, готова выплеснуться мутным громовым потоком, но ждет своего мига…

Вот дервиш наконец взметнул руки и распевно взмолился:

— Благослови, всевышний, всемогущий и всемилостивейший! — Затем сделал паузу и взвыл: — Омин!

И прозвучало это долгожданным «Пли!», вырвался залп воя, просвистел залп камней, и, перекрывая вой толпы, прокричал душераздирающе один из закопанных:

— Опомнитесь, братья! — И враз захлебнулся. Напрасно, бедняга, выталкивал кляп изо рта, чтобы воззвать к разуму, ничто уже не могло остановить озверевшую толпу.

Камни дробили черепа, толпа выла в экстазе, но Левонтьев все же услышал еще один крик, который донесся от дальних домов, откуда привели на казнь комбедовцев. Крик тот так же захлебнулся, как и здесь, на площади.

«Доброе начало! — со злой радостью подумал Левонтьев. — Доброе. Вот ты, «бородач», у меня где! — Левонтьев даже сжал ладонь в кулак. — Вот где!»

А толпа уже начала расходиться. Она сделала свое дело: на месте торчавших из земли голов остались кровавые пятна; и теперь кетменщики присыпали их землей, а дервиш пел елейно хвалу аллаху…

На рассвете отряд, вновь с огромными предосторожностями, выехал из кишлака, и, как только миновали последние домики, Левонтьев подозвал к себе «бородача».

— Звать тебя как, служивый?

— Богданова куреня, Газимурова завода. Елтышами[24] прозывали. Толсты мы, топить нами не с руки, а расколоть — сила да сноровка требуется. Не находилось еще таких.

— Не по кличке же призван?

— Ведомо. Гозякиным записан. Афонькой.

— Афанасий, значит, Гозякин. Вот и ладно. А что ты не в Бессарабии? Ваши полки там.