Орлий клёкот. Книга вторая

Специально для него, пограничника, эти «ноль-ноль», чтобы подчеркнуть, что по сей день не забыта армейская дисциплина, хотя и подчинялся Комарнин ей совсем малый срок.

Легковушка и в самом деле подкатила к подъезду точно — ни минутой раньше, ни минутой позже. Комарнин порывисто обнял Богусловского, словно закадычного друга, по которому несказанно соскучился.

Дорогой они вспоминали экспедицию, Комарнин интересовался судьбой Сакена, судьбой Васина и других пограничников, Михаил рассказывал все, что знал, а машина бежала и бежала по шоссе с редкими трехтонками и полуторками и вот уже свернула на узкую, стрелой рассекавшую густой лес дорожку. И хотя шофер сбросил скорость, деревья набегали стремительно и, хлеща ветками низкое еще солнце, проносились мелькающим частоколом за стеклами. Михаил смотрел завороженно на все это, потеряв совершенно интерес к тому, что говорил Комарнин, и тот, поняв состояние гостя, замолчал.

Стали попадаться отвилки вправо и влево, еще более узкие, на одну машину, и каждый из них оканчивался зеленой лужайкой перед двухэтажным домом, либо строгим, либо изящным, а то и крикливо-пестрым, даже с разнаряженными петухами на маковке.

— Дачи наши, — пояснил Комарнин. — Прекрасные условия для научной работы.

Переехали по дамбе большой пруд и свернули к большому двухэтажному дому строгой кирпичной кладки, но облагороженному колоннадой и верандой, по фигурным переплетениям рам которой змеились хмель и вьюны.

— Дача Андрея Лаврентьевича. А вот и сам хозяин.

В самом деле, на террасу вышел старик в белой кепке, в бежевой чесучовой толстовке и в бежевых же мягких брюках. Приглядевшись к подъезжавшей машине, проворно заспешил вниз, на полянку, и, как только шофер, притормозив, остановился, старик-академик обнажил свою бритую, поблескивающую мягким загаром голову и поклонился. Столько торжественного благородства, столько искренней уважительности было в том поклоне, что Михаил Богусловский даже растерялся.

— Не по чину честь…

— Для нас, батенька мой, вы — святы. Чем дальше отдаляемся от экспедиции, тем более осознаем, сколь опасной была она для нас. Покинули бы мы бренный мир, не прояви вы расчетливого мужества.

Не вдруг нашелся Михаил, что ответить, да никто и не ждал от него ответа. Тем более — возражений. Убежденность ученых в его спасительной миссии была гранитно-твердой.

Академик повел Михаила Богусловского в дом, и начались воспоминания, уже проговоренные в машине, но теперь только более основательные.

— Вы знаете, Михаил Семеонович, когда признал я вашу правоту? Когда от Хан-Тегри по ущелью поехали. Более того, вывод мой был категоричней вашего: не только преждевременно мы экспедировались, но и наспех. Да-да, не возражайте. Только теперь, уверен, подошло время. Я настаиваю, чтобы ученики мои отправились по тому же маршруту до защиты докторских следующей весной. Они колебались, но в итоге — согласились. Под силу теперь пустить в хозяйственный оборот колоссальные водные ресурсы ледников. Свидетельства тому — Большой Ферганский канал, Северный Ферганский канал. Грандиозные народные стройки. Я уже вижу новое гигантское ирригационное сооружение — Большой Алма-атинский канал…

— Да, теперь мирно в горах и степи, — согласился Богусловский. — Время ратных батыров уступает место батырам труда.

— Именно так. Точно подмечено. Сегодня на повестке дня — труд. Вдохновенный свободный труд! И мы сегодня не вправе сидеть в кабинетах. Наше место там, в гуще созидающего народа. Сейчас мы приступили к отработке маршрута, и ваш приезд весьма и весьма кстати: советы ваши могут стать решающими.

«Вот она, главная причина бурной радости Комарнина…» — кольнула догадка Михаила Богусловского, но это не помешало ему ответить с готовностью:

— Я, верно, теперь служу не там, однако сочту за честь…

Влетел в комнату Лектровский. Радостный. Бросил на свободное кресло, как совершенно лишнюю вещь, как обузу, свернутый трубкой лист бумаги и порывисто обнял Михаила…

Почти слово в слово и так же пафосно повторил Лектровский сказанное на лужайке академиком, так же, как и он, поклонился Богусловскому поясно и добавил:

— Помните всегда: мы ваши и вечные должники, и вечные надежнейшие друзья. Радость разделим, беду отведем скопно! Сегодня вы просто обязаны сказать, кто распростер над вами черное воронье крыло, и мы обсудим план противодействия.

— Не знаю, — ответил Михаил. — Совершенно не знаю.

— Плохо.

— Чего ж хорошего! Только, вероятней всего, основа — не личность, а классовая борьба, — повторил Михаил слова отца. — Она — не фраза, она — реальность.

— Но волю класса выполняют реальные люди, — не унимался Лектровский. — Реальные! С ними и следует скрещивать клинки. Я готов встать плечом к плечу с вами, и мы победим, как победили смерть в тяншанском ущелье!

— Благодарю. Если возникнет нужда, я непременно обращусь…

— Вот и ладно, — молвил, как бы ставя подпись под договором двух сторон, академик. — Вот и отменно. А теперь прошу к столу.