Орлий клёкот. Книга вторая

Но свободности не предвиделось, и он волей-неволей начал, приспосабливаясь к обстоятельствам, приглядываться к соседям. И к тем, кто рядом, и кто подальше. Многие, стоя, спали, а иные — Темник это видел как врач — потеряли уже сознание, и только стесненность не позволяла им упасть. Стоявшие рядом пленники с равнодушием воспринимали обморочное состояние соседей, и только один из них, черноволосый, низкорослый, с лицом восточного степняка, решительным, гордым, сам весь в кровоподтеках, поддерживал сразу двоих своих раненых товарищей, которые бессильно положили головы ему на плечи. В глазах темноволосого виделась Темнику и боль, и ненависть. Гневные у того были глаза. Но когда он переводил взгляд на раненых своих товарищей, особенно на белокурого краскома (Темник определил это по стрижке), на лице черноголового явственно виделись мучительные всполохи души — он, казалось, не пожалел бы себя, чтобы облегчить страдания уважаемого человека, только не знал, как это сделать.

Какое-то время черноголовый вовсе не реагировал на пристальный взгляд Темника, но вот их взгляды встретились, и тут же испарился гнев в глазах черноголового, уступив место вопросительной надежде. Темник кивнул и принялся протискиваться к раненым.

С большим трудом это ему удалось, и он представился черноголовому:

— Я — военврач. Готов сделать раненым перевязку. Но как?

— Я — Кокаскеров Рашид, — назвался черноголовый, не добавив ни своего воинского звания, ни рода войск, и это понравилось Дмитрию Темнику: не болтлив.

Услуга предложена, а дальше что? Не раздвинуть эту плотную массу, образовав нужного для работы врача места. Впрочем, это вполне устраивало Темника: он сделал первый шаг к сближению с избранным им человеком, теперь постарается находиться с ним рядом, делать вид, что тоже готов помочь раненым товарищам, но не знает, как это сделать.

Кокаскеров, однако, повернул все по-своему. Тихо, но по-командирски требовательно он попросил:

— Товарищи бойцы, нужно потесниться. И раненых, кому очень нужна перевязка, направлять сюда.

Покатилась от бойца к бойцу команда, взбадривая людей, будто ветер заколыхал истомленное жарой пшеничное поле, отягощенное тугими колосьями. Прошло немного времени, и начал постепенно рождаться круг. По сантиметру, по сантиметру… Вскоре Темник уже мог свободно начать перебинтовывать белокурого командира; сперва пересиливая себя, но потом, увлекшись (все же он был врач), стал перебинтовывать всех, кого выдвигали в круг.

Никто не стонал, хотя всем было больно, когда отдирал Темник бинты от запекшихся ран, очищал их от скопившегося гноя; все терпели, боясь привлечь внимание немцев-конвоиров. Не ведали они, что никто не помешает делать Темнику доброе дело, ибо Темник для конвоиров — лицо неприкосновенное. Только одному из них, специально натренированному, велено выстрелить в него. Но не здесь, а на околице следующего села. В него и в того, с кем Темник отстанет от строя.

Начинало уже темнеть, а Темник все разбинтовывал грязные, сбившиеся повязки, очищал раны и вновь накладывал бинты или полосы от разорванных нательных рубах, и, казалось, конца этому не будет — совершенно невредимых среди пленных было очень немного. Уж ночь подползала. Непроглядная, зябкая, а он все перебинтовывал и перебинтовывал, хотя усталость на него все более наваливалась. Но это ничего. Это даже хорошо. Ему после такой нагрузки легче будет притворяться, играть изможденного и голодного, все станет естественней и потому нисколько не вызовет подозрений. Не теперь. Сейчас он ангел-спаситель. Потом, когда, как предупреждал его офицер-щеголь, придется обводить вокруг пальца контрразведчиков.

— Все, больше не могу, — выдохнул Темник, едва устояв на ногах от головокружения. — Все…

— Еще двоих, — попросил Кокаскеров. — Все они ждут, надеются…

Не двоих перевязал еще Темник — куда как больше. Правда, все легкораненые, тяжелых он уже всех обработал, но все равно только далеко за полночь сказал ему Кокаскеров:

— Теперь — все. Рахмат тебе большой. Ложись, поспи.

— Нет, я со всеми вместе.

Его не упрашивали. Круг сдвинулся, и Темник вновь оказался плотно зажатым со всех сторон.

Сосед слева предложил:

— Положите голову на плечо. Вот так. Спите.

Какой сон в этой духоте, хотя теперь уже не жаркой, а наоборот, холодной! Вроде бы где тут ночному холоду пробиться в гущу человеческих тел, но нет — просачивался он, цепенил тело и душу…

Перед рассветом стало еще холодней. И неудивительно: дело-то к осени. Темник, безвыходно находившийся долгое время под крышей, просто не ощущал на себе осенних утренников, не привык к ним, оттого и не стал хватать гимнастерку, когда его выталкивали немцы на улицу. Теперь он корил себя за непредусмотрительность и изо всех сил старался сдержать предательскую дрожь.