Орлиная гора

Когда же это все-таки произошло? Первые осенние заморозки прихватывали по утрам лужи ледком. Поль весело крошил тонкую корку копытами, и на осколках вспыхивало солнце. Коню было хорошо: накормлен, напоен, и бредет неторопливо, всадник опустил повод. А Митьке было плохо. Так плохо, что хотелось кричать, упасть на землю и бить кулаками по замерзшим лужам. Княжич хорошо скрывал это – даже конь не чувствовал настроение хозяина. Отец улыбался, щурясь на солнце. Говорил неторопливо, ни капли не сомневаясь в том, что так и будет:

– Миллред мы очистим быстро. Что до Роддара – да, придется повоевать. К ним мы не полезем, смысла нет. Но эти наглецы наверняка попробуют куснуть через границу.

Митька слушал, давя в себе крики: «Папа! Ты понимаешь, что ты говоришь?!» Очистить Миллред – это убить всех медуниц и их защитников, разорить города, обречь на голодную зиму деревни. Сотнями погибнут. Не солдаты, а те, кого солдаты должны защищать. Это страшно – когда убивают безоружных. Когда женщины забиваются в щели, пытаясь прикрыть собой детей. Когда мужчины с голыми руками бросаются на ружья. Когда полыхают деревни, а стоящие в оцеплении солдаты убивают тех, кто пытается вырваться из огненного круга.

Валтахар был всего лишь первым. Потом вышли на земли князя Бокара из рода Быка. Князь уже в слишком преклонных годах, чтобы воевать, выделил войско под королевский штандарт и отправил служить сына Леония. Князь Крох не стал тратить силы на осаду родовой крепости, но сжег все близлежащие деревни.

…Стояли кругом, в нескольких шагах от изгороди. Пламя поднималось так высоко, что в Саду Матери-заступницы должны были пересохнуть ручьи. От жара стягивало кожу на лице. Митьке казалось – еще немного, и она потрескается, закрутится, как кора на березах в сгоревшем Валтахаре. Выступит кровь и тут же запечется. Тяжелый густой дым забивал ноздри, пропитывал одежду душным запахом. Крик – многоголосый, людей и животных, полный ужаса, поднимался выше пламени.

Прямо на княжича выскочила женщина с безумными глазами. Оборванный подол волочился по земле, тянулся дымный шлейф; на руках трепыхался завернутый в тряпицу младенец. Солдат рядом с Митькой вскинул ружье. Женщина метнулась в сторону и отшвырнула ребенка подальше от огня. Получилось – прямо под выстрелы. Мать взвыла и сразу же захрипела, подавившись пулей. Рухнула изба, ударил сноп искр, занялась пламенем изгородь. Запахло паленой тканью, и княжич махнул по плечу. Обожгло ладонь, словно куснуло.

Чьи-то руки схватили за плечи, рванули в сторону от подбиравшегося огня. Митька сморгнул пляшущие перед глазами искры и только тогда узнал отца. Пробился его голос:

– …с ума сошел? Приказал отходить!

Как странно: Митьке казалось, что увидит вместо отцовского лица запекшуюся маску, обожженную, потрескавшуюся кожу. Но у князя даже кончики усов не закурчавились от жара. Затрещало за спиной, толкнуло раскаленным воздухом. Еще раз. Дома рушились.

– Слышишь меня?

Отец тряхнул за плечи, кажется, он что-то говорил все это время.

– Отправляйся к капитану Жану, скажешь отходить. Ну же!

Митька побрел к опушке, где оставил Поля. Все время хотелось оглянуться, и княжич заставлял смотреть себе под ноги. Он уже понял – отца этот пожар не опалил.

Рука болела недолго. Много меньше, чем княжич видел во сне безумные глаза женщины. А потом ее заслонили другие убитые, казненные, брошенные на морозе без еды, сожженные в собственных домах.

«Это история», – думал княжич, вспоминая старые свитки. Перекраиваются королевства, и жертвы неизбежны. Митьке представлялась карта, которую режут ножом – и вместо чернил тянулась за клинком кровь. Это история – погибнут и правые, и обманутые. Какая разница, с какой стороны будет сражаться один-единственный Эмитрий Дин, если его кровь все равно вольется в общее русло? Какая разница для истории, которая меряется сотнями и тысячами жизней?

Пару деревень рода Оленя тоже спалили. Правда, людей там было мало, укрылись за стенами замка. Вот только и это их не спасло. Торнхэл-то взяли потому, что защищать его стало некому.

Когда начался последний штурм, отец отослал Митьку с донесением. Сам княжич не просил об этом – если уж пить чашу, так до дна. Может, привелось бы погибнуть под пулями людей Торна. Странно, но судьба почему-то бережет княжича, хоть он и выбирает всегда самый рисковый путь.

И вот теперь Митька возвращался, уже видны стены Торнхэла. Княжич вскинул голову: да, отец поднял штандарт. Создатель! Если бы это все оказалось просто дурным сном! Если бы Митька просто ехал к Торнам в гости. А вместо этого – сносят под стены убитых, слышны стоны и ругань раненых, хрипло командует помощниками взмыленный лекарь. Возле моста лежит мертвая лошадь, и солдат – чуть старше княжича – плачет над ней, уткнувшись в шапку.