Орлиная степь

— Ми-илый, до черта! — отрываясь от печки, ответил Ионыч. — В наших местах их всегда было много, а уж во время войны расплодилось — тьма! Да какие у нас волки! Во! Нигде нет таких!

Это от ученых даже известно. По пять пудов весу, побожусь! У нас, сами видите, волкам одно приволье. Живи и разбойничай: степь! Охотников мало, да и охота за ними мудрая. Это зверь хитрый. В капкан его поймать трудно. На падаль идет плохо. Лучше всего брать его летом. Затаишься, бывало, вечерком и слушаешь. Когда засветят звезды, прибылые с голодухи-то и начинают подвывать: торопят отца-мать с добычей. Тут и засечешь, где их логово! Ну, а если прибылые молчат, побаиваются подавать голос, то сам начинаешь вабить…

— Подвывать, — пояснил девушкам Федя Бражкин.

— Верно. Вот так.

Встав на колени у печки, Ионыч зажал двумя средними пальцами мясистый нос, сложил ладони рупором, для чего ему потребовалось спрятать под сивую бородку большие пальцы, и молча оглядел своих слушателей, призывая их ко вниманию. В палатке установилась полная тишина. Ионыч вдруг нагнул к полу большую, кудлатую, серую от седины голову и завыл матерым волком — сначала низко, глуховато, гнусаво, а потом, постепенно поднимая голову и выпрямляясь, все более высоко, сильно, протяжно, до жути уныло и тоскливо… Закончил он вой отрывисто, резко откинув голову назад и подняв глаза к потолку. Все невольно вздрогнули в полутьме, а Дружок неожиданно вырвался из рук Леонида и шмыгнул под кровать.

— С ума сошел, дед! — крикнула Феня Солнышко. — Ты всех волков созовешь! Ведь они же близко!

— Ужас! — вздрагивая, прошептала Светлана.

— Отвык, плохо вышло, — пожаловался Ионыч. — Да и начин надо делать в землю. Тогда вой будет глухой, тоскливый… А потом в небо, чтобы версты на три слыхать было. Ну, прибылые тут нее с радости и забрешут на все голоса…

Неугомонный Федя опять полез к деду:

— А как же их зимой-то в степи берут?

— Раньше, бывало, мы их просто брали, — отвечал Ионыч. — На конях гоняли. Самое милое дело! Выпадает снег, выезжаем в степь. Стронем стаю с лежек — и пошел во весь дух! Кони у нас были резвые, азартные, даже злобные на зверя — сами гнали. Больше десяти верст ни один матерый, бывало, не уходил, а если снег глубокий — на пятой версте уже сядет и высунет язык. Тут, знамо, соскакиваешь с коня и идешь… Подходишь, стало быть, — и р-р-раз чумкарем по башке! Р-р-раз! Он и готов.

Опережая Федю Бражкина с вопросом, он пояснил:

— Чумкарь — дубинка такая…

— А если она сломается? — спросили — из круга девушек.

— Такого случая отродясь не бывало, — ответил Ионыч, — Для чумкаря мы брали березки с корнем и чтобы корень был шарбм, вроде кулака. Настоящее железо! Любой череп берет!

Вспомнив что-то забавное из своей охотничьей практики, дед Ионыч одиноко посмеялся и сообщил:

— А иной раз ради потехи и живьем брали!

Леонид Багрянов, любивший охотиться с детства, в состоянии той мрачноватой задумчивости, какая не покидала его весь день, безотчетно заслушался деда, но вдруг спохватился и, решив остепенить рассказчика, проговорил недовольным голосом:

— Ну вот, начались охотничьи рассказы!

— Нет, паря, я врать не умею, — ответил Ионыч. — Если говорю — чистая правда. Не веришь? А ты вот послушай.

— Да ведь спать же надо!

Но молодые охотники заступились за деда:

— Выспимся! До утра далеко!

— Пускай говорит! Говори, дед!

— Ну, вот, брали мы их, бывало, таким манером, как при охоте с борзыми, — продолжал Ионыч. — Вот подходишь ты, стало быть, к загнанному волку, а он весь хрипит, туда-сюда глазами зыркает, язык кусает, хочет броситься на тебя, а зад поднять не может! Начисто выдохся. Тут ему и суешь в пасть-то струнку!

— А это еще что? — выкрикнул кто-то из того угла, где поблескивали ружейные стволы.

— Вот такая палка. — Ионыч отмерил ладонями в воздухе расстояние в две четверти. — На конце у нее — бечевка, а еще лучше ремешок. Волк — злобный зверь, он соберется с силой и хватает струнку мертвой хваткой. И держит. Не ртдает! Вот тут-то и не зевай! В один секунд обмотай ему морду бечевкой и затяни! Ну, а уж если не прозевал, успел сострунить волка — он твой, вяжи ему ноги!

— Ну, все, все! Довольно! Спать! — заговорил Леонид со строгостью и поднялся. — Все по местам!

Он взглянул на девушек, давая понять, что это, в первую очередь относится к ним, и здесь встретился взглядом со Светланой. Та легонько, с надеждой потянулась навстречу его взгляду и проговорила быстро, жалобно и искренне:

— Я боюсь!

— Отогнали бы, — сказала Феня Солнышко с укоризной. — Ведь она же где-то близко!

Новое напоминание о волчице окончательно допекло Леонида. Он стиснул зубы и произнес негромко, но с остервенением:

— Вот тварь!

С разгоряченным взглядом он двинулся к выходу из палатки, крикнув в сторону ребят с ружьями:

— А ну, пойдем!

Над Заячьим колком в скором времени прогремело несколько выстрелов. В палатку Леонид вернулся очень мрачным, а ребята, особенно те, которым удалось стрелять, в большом и веселом возбуждении. Они наперебой стали рассказывать, что своими глазами видели, как волчица выскочила из березняка у вагончика, и дивились ее дерзости.