Орлиная степь

Через какое-то время, не то через час, не то через два, они оказались на довольно большом участке уцелевшей от огня целины. Белорецкий решил устроить здесь привал и положил на землю свою ношу. Измученная Светлана едва дотащилась до места отдыха. Она сразу же опустилась на землю, рассыпав вьющиеся волосы по ковылю, и впервые за всю дорогу спросила себя вслух:

— Зачем же я уехала? Зачем?

Теперь она знала, что это и есть тот самый большой, самый главный, самый страшный вопрос, который она должна была рано или поздно задать себе сегодня.

Виталий Белорецкий взглянул на ее лицо и бросился перед ней на колени.

— Не надо, не надо, — заговорил он нервно и жалобно, заглядывая в ее залитые слезами глаза. — Мы скоро дойдем. Скоро будет аул.

— Зачем ты увез меня?

— Я люблю тебя! — бормотал Белорецкий, все более нервничая. — Да и зачем тебе оставаться здесь. Совершенно незачем! Даке нельзя, пойми! Остаться здесь — это же самоубийство. Ты погибнешь, погибнешь!

— Уйди.

— Гонишь?

— Уйди!

— Я люблю тебя!

— Уйди!..

Возбужденный, с дергающимися губами, Виталий Белорецкий отошел в сторону, к своим вещам и театрально опустился на землю.

Чуткое ухо Светланы вскоре уловило странный шорох в сухой траве. Она тревожно приподнялась и совсем близко от себя — рукой подать — увидела голову серой гадюки, отмеченную косым темным крестом.

Неделю назад старая гадюка выбралась из норы. Песчаная земля с редкими дернинами ковыля и типчака была уже прогрета солнцем. Найдя рядом с норой открытую прогалину, гадюка свилась в кольцо и замерла, греясь на солнце. Через день вокруг нее неподвижно валялись уже десятки гадюк — здесь, на сухом пригорке, на солнцепеке, было излюбленное место их зимовки. Отогреваясь, накапливая силы и смертный яд, гадюки целую неделю лежали не шелохнувшись, не обращая внимания даже на шмыгающих мимо ящериц и птичек, а вот сегодня, будто сговорясь, кишмя закишели по всему пригорку и поползли в разные стороны, зорко высматривая мелких земных обитателей.

Все с большей ясностью осознавая, что ей нет теперь дороги ни в Заячий колок, ни в Москву, Светлана с затаенным дыханием смотрела и смотрела в темные неподвижные глаза гадюки и вдруг порывисто сунула в ее сторону левую руку. От боли, пронизавшей все тело, она закричала что было сил.

Через несколько секунд Виталий Белорецкий, еще более чужой, чем прежде, отшвырнул ногами гадюку. Он держал руку Светланы с кровинкой на тыльной стороне ладони и чужим голосом упрашивал ее немедленно встать, идти в аул, который, вероятно, очень близко. Резкая боль змеиного укуса стихла, и Светлана, слушая Белорец-кого, уже спокойно и молча всматривалась в клочковатое пасмурное небо. Когда же Белорецкий начал трясти ее за плечи, думая, что она в забытьи, она спросила, едва пошевелив бледными губами:

— Любишь?

Он опять схватил ее руку, на которой теперь расплылось небольшое кровавое пятно, и прижал ее к своей груди.

— Да, я люблю, люблю!

— Высоси…

— Я не могу! Не могу! — закричал Белорецкий, и стало ясно, что он все время боялся этой просьбы.

По бескровным губам Светланы едва скользнула слабая улыбка, и Белорецкий догадался, что она вспомнила о Багряиове. Конечно, она подумала: уж Багрянов-то не испугался бы змеиного яда! В бессилии Белорецкий закричал и заскулил, как щенок, которому прищемили хвост:

— Ты лежи здесь, лежи! Я сбегаю в аул! Я достану машину или лошадь! Я увезу тебя! Я спасу тебя…

Светлана не слышала Белорецкого. Совсем ус-докоясь, она продолжала вглядываться в небо, чтобы навсегда запомнить, каким оно было в этот день.

V

После смерти Куприяна Захаровича Леонид, в сущности, уже был тяжело болен, и ему стоило немалых усилий переносить свою болезнь на ногах. По всем законам, которыми жив на земле человек, он должен был свалиться, узнав о гибели своего лучшего товарища и друга. Но в те несказанно тяжелые минуты где-то в тайниках его существа могуче сработала некая запасная пружина, о существовании которой он не подозревал, и он удержался на ногах. Жизнь тут же ударила Леонида еще раз, да к тому же в самое сердце. Он будто врос по колено в землю, что-то с невыразимой болью надорвалось в его душе, но он и теперь устоял! Это было уже чудо из чудес! Откуда взялась в нем эта волшебная пружина? У каждого ли человека она есть? Он устоял, но в душе его было темным-темно, как прошлой ночью в степи, и в ней так же горело.