Орлиное гнездо. 10 лекций об отношении естествознания к искусству

Пятая лекция. Живое всегда умеет действовать в малом, а действовать в великом мы можем его научить, если сможем понимать, что щадит время, а чего оно никогда не щадит, и вместе со старыми мастерами, бросавшими вызов времени, бросим вызов также пространству, а фотографии и гравюры нам в этом помогут.

Шестая лекция. Свет – это не раздражение глаза и не причина химических реакций только, но основание для воображения – для того, чтобы вещи не только оставляли тяжелые следы, но и принимали легкие образы.

Седьмая лекция. Материал умеет выставить сам себя с лучшей стороны, поэтому задача художника – не приукрашивать материал и даже не давать его в выгодном свете, но понимать, где торжество и зрелость материала задело его самого, вызвало в нем небывалые аффекты, и Тёрнер здесь наш учитель.

Восьмая лекция. Животные – это высшее проявление цепкости природы, умения цепляться за жизнь, в растениях только намеченного, и борьба животных за существование – только условная проекция этой цепкости; и поэтому художник, изображающий животных, должен изображать не столько их характер, сколько их ярость и кротость, а верность анатомии поможет понять способы мимикрии и следующий созерцанию мимикрии как победившей страх мудрости (мудрость – сохранение целостности, а не высокомерное поучение) порядок «благоговения перед жизнью».

Девятая лекция. Сюжет – это не просто рассказ о конфликте, это история радости, которая либо смогла себя воспитать, либо не смогла; поэтому, создавая живописный сюжет, нужно уметь порадоваться тому, что мир против насилия над ним, и тогда нас не оставит не только хорошее настроение, но и восторг перед простыми явлениями природы, даже перед хорошей погодой, а не только перед чрезвычайным.

Десятая лекция. Историческое чувство – необходимое завершение любого нашего опыта: опыт слеп, пока не расскажет свою историю не просто убедительно, а так, что всем будет понятно, кто герой этого приключения, что это за люди пришли в этот сюжет; и поэтому историческая живопись не просто должна прославлять известных героев, но раздавать нам всем на читку предписанные самой природой героические роли.

Таков Рёскин – думавший о многом, но не унывавший; славивший материю и форму, но никогда не впадавший в педантизм; объяснявший всё до мелочей, но не допускавший мелочности ни в речи, ни в воображении. В наши дни можно многому учиться у Рёскина, и прежде всего умению глядеть на природу не как на повод для разговора, а как на саму ситуацию разговора. Кто безупречно мыслит, тот и понимает, почему безупречны лист или кабанья шерсть, окаменевший зуб или синева кристалла. Не в том дело, насколько они красивы, а в том, что их изучение позволяет постоянно менять аспект, угол зрения, навык понимания, не лишая себя несомненности той красоты, которая окружает эти вещи.

Александр Марков, профессор РГГУ и ВлГУ

20 января 2017 г.

Предисловие

Прилагаемые чтения написаны были мною с меньшей не тщательностью, а мучительностью, чем все предыдущие лекции, потому что никакая тщательность не могла сделать утомительным изложение их предмета, и я желал снять с них всякую тень чего-либо подобного; но мои положения вполне обдуманны, хотя их термины и ненаучны; и то положение из числа их, которое обычному читателю покажется наиболее поразительным, а именно мое утверждение, что изучение анатомии гибельно для искусства, крайне необходимо для объяснения системы, которой я руковожусь в моих оксфордских чтениях.

В тот период, когда гравирование могло иметь для искусства такое же значение, какое книгопечатание имело для литературы, четыре величайших из всех известных до сих пор рисовальщиков пунктиром: Мантенья, Сандро Боттичелли, Дюрер и Гольбейн – занялись этой новой отраслью искусства. Все эти четыре человека были так же богато одарены духовно и умственно, как и даровиты в области искусства, и если б они гравировали так же, как рисовал Джотто в его ненаучной и народной простоте, то оставили бы потомству бесчисленную серию картин, восхитительных для простых, невинных душ и глубокопоучительных для самых благородных умов.

Но двое из них, Мантенья и Дюрер, были так извращены и обессилены изучением анатомии, что лучшие произведения первого из них (например, прекрасная мифология пороков в Лувре) окончательно возмутительны для всех женщин и детей; тогда как Дюрер никогда не был в состоянии нарисовать прекрасной женской фигуры или красивого лица; и из его самых замечательных картин только четыре – «Меланхолия», «Св. Иероним в своей келье», «Св. Губерт» и «Рыцарь и Смерть» – имеют какое-нибудь значение для народа, так как только на них фигуры или вполне задрапированы или в полном вооружении, и потому он был в состоянии правильно думать и чувствовать, будучи свободен от ужасной заботы об изображении костяка.