Орлиное гнездо

А потом он взялся прилаживать колыбель, которую принес из кладовой.

— Чье это? — спросил Егор мать, показав рукой на лохань с бельем.

— Дерябиных. Платят хорошо, не обижают, слава богу.

— Больше не брать, — повелительно сказал Егор. — Я в мастерских буду работать. Проживем…

И вот он возвращается домой безработным. Здоровый, сильный, работящий, понимающий толк в слесарной и котельной премудрости, но с завтрашнего дня вынужденный сидеть дома, обрекая семью на новые лишения и нужду. Скрипнув зубами от ярости и бессильной ненависти, Егор поднялся с дедовского камня и побрел к дому.

Дверь открыла Ганнушка, держа на руках Андрюшку. Егор не прятал от нее глаза, и Ганнушка поняла по их выражению, что случилось несчастье.

Мать, по заведенному обычаю, взяла из рук Егора сумку, в которой он брал с собой еду.

— Завтра пироги тебе с рыбой положу, хочешь? — спросила она.

Пироги эти были испечены еще вчера, ко дню рождения Андрюшки, которому исполнился год.

— Не надо, мама. Я завтра в мастерские не пойду, — сказал Егор и взял на руки сына.

— Проживем, — утешающе сказала Ганнушка, поглядев на лохань.

— Нет уж, не будет того! — сердито прикрикнул Егор.

Андрюшка, напугавшись, разревелся, потянулся к матери.

Ночью оба долго не могли уснуть. Непереносимая жалость к Ганнушке сжигала сердце Егора. Разве о такой доле мечтал он, когда сказал ей там, на берегу, заветное слово? А она? Терпеливо, кротко, не жалуясь и не озлобляясь, сносила нужду, вроде бы другой жизни и не желала. Жила тайной надеждой: вот наступит завтрашний день — и будет новая жизнь. Но проходили дни, а жизнь оставалась прежней.

— Егорушка, — вполголоса, чтобы не разбудить мать, спросила Ганнушка, — придет ли когда-нибудь рабочему человеку другая жизнь аль нет?

— Сама не придет, — ответил Егор. — Старую жизнь надо сначала порушить, чтобы новой место освободить.

И он с неловкой, неумелой нежностью погладил Ганнушкины руки — шершавые руки прачки, иссушенные водой, мылом и жавелем.

— Про лохань забудьте, — еще раз строго потребовал Егор. — Что-нибудь придумаю.

За перегородкой тяжело ворочалась и, сонная, стонала мать. Даже во сне ее не покидали заботы и тревоги — за судьбу мужа, сына, внука и его матери.

15

С утра до позднего вечера ходил ежедневно Егор по Владивостоку в поисках работы. Но нигде и никому не нужны были его сильные умелые руки. Стояли на приколе многие пароходы, прекратилось строительство городских зданий, и только не вмещавшая всех арестованных тюрьма получила ассигнования на расширение своей «полезной» площади. Возвращаясь однажды с Первой Речки домой, Егор долго стоял возле строящегося нового тюремного корпуса.

— Нужны рабочие? — скорее по привычке, чем из интереса спросил он десятника.

— Можем взять, — охотно отозвался тот.

Вот уже много дней семья Егора жила впроголодь. Сам он исхудал, ослаб от голодухи, бесцельных многоверстных походов из конца в конец разросшегося города. Егор представил себя сначала работающим на возведении толстых кирпичных стен тюрьмы, получающим деньги, которых уже давно не держал в руках. Но тут снова увидел он бледные лица тех, шестнадцати. «Нет, лучше подохнуть с голоду, чем это», — подумал Егор и пошел прочь от проклятого места.

Незаметно для себя он очутился на пристани, возле какой-то конторки, слепленной из фанеры и крытой американским гофрированным цинком. Неподалеку устало привалился к причальной стенке ржавым облезлым бортом старый, одряхлевший пароход. Под ветхой, помятой обшивкой выпирали, как ребра, шпангоуты, Пароход тяжело и сипло дышал.

— Чего глаза пялишь? — услыхал Егор за спиной сердитый окрик. — Парохода не видал, что ли?..

На пороге конторки стоял Василий Тихонович Дерябин в распахнутой хорьковой шубе, в собольей шапке.

— Матрос? — поинтересовался Дерябин.

— Нет, плавать не приходилось, — ответил Егор.

— Жаль. Мне матросы необходимы, — сказал Василий Тихонович, прикрывая дверь.

Егор придержал дверь и шагнул через порог.

— Я всю жизнь на кораблях вожусь, ремонтировал, собирал. Велика ли премудрость матросом-то, палубу драить. Давай бери.

В полусумраке конторки, наполненной сизым дымом от чугунного камелька, за столом, заваленным бумагами, заставленным водочными бутылками, сидел капитан Изместьев, отец штурмана Изместьева. Лицо старика опухло, поросло седой щетиной, глаза налились кровью и были мутны от трудного похмелья.

— Как решит капитан, — пожал плечами Дерябин, кивнув головой в сторону Изместьева.

Желание получить работу было настолько неудержимым, что Егор решил не уходить отсюда, пока не добьется своего.

— Садись, — грубовато пригласил Дерябин. — Я, брат, человек простой. У меня все без форсу. Сам был рабочим, знаю, что почем… Обмоем это дело.

И налил Егору водку в железную кружку. Чтобы не обижать хозяина, Егор отпил половину, потянулся к нарезанной на листе газеты колбасе. Поднес кружок ко рту, вспомнил, что дома у него сидят голодные, и, не найдя в себе силы съесть этот кусочек, положил его обратно.

Узнав, что Егор внук Прохора, Дерябин сначала нахмурился, потом расшумелся: