Орлиного цвета крылья

Аня снова взглянула ему в глаза, увидела в них все тот же холод, но с оттенком любопытства.

– Потому что вы хороший, добрый человек, – в этом не было ни капли иронии.

Но Филатов расхохотался так, что ему пришлось схватиться за спинку стула, чтобы не сложиться пополам. Аня с грустью смотрела на него. Ей совсем не хотелось смеяться.

Днем еще было совсем тепло, в воздухе разливалась золотистая осенняя нежность, но вечера приносили ощутимую прохладу. Аня сидела у костра, закутавшись в теплый плащ. Песня звенела дружно, задорно, но Аня, против обыкновения, не смогла развеселиться. Она уставилась в пламя, и отблески огня танцевали в ее глазах.

– Анюта, да что с тобой сегодня? Вся сама не своя.

– Ничего, Саш, – улыбнулась она в ответ. – Подустала просто.

– Работёнка у тебя, конечно… – вздохнул Саша сочувственно. В этом сочувствии еле заметно угадывалось напряжение. – Как там твой Филатов, не пристаёт, часом?

Аня дернулась, то ли от слова «твой», то ли от слова «пристает», а может, от всего сразу.

– Не пристаёт, – она понимала, что Сашка искренне беспокоится за неё, но всё равно ответ вышел холодным и колючим. Саша почувствовал это и мягко извинился. Аня же мысленно обругала саму себя. Она терпеть не могла подобных ситуаций, а они, как назло, проливались на нее словно из рога изобилия. Тёмные силуэты деревьев вокруг вдруг показались ей угрюмыми. Саша сидел рядом молча, и она знала, что он не может пересилить себя, чтобы подняться и уйти, и от этого становилось только хуже. Наконец, он потянулся за гитарой.

– Ура, ведруссы! Саня взялся за инструмент! – это завопили Юрка с Олесей, большие поклонники Сашиного творчества. Остальные, а было их человек тридцать, заулыбались и снова расселись на коврики вокруг костра. Костер тоже обрадовался и с треском выбросил сноп искр, украсивших ночь огненными звездами.

Саша пробежал ловкими длинными пальцами по струнам, проверяя их созвучие. Небрежный аккорд растаял в ночи, и Саша запел…

Аня замерла, уставившись в огонь. Он пел для неё, но как ей этого не хотелось.

О, Боже, как не хотелось…

Было время, я ходил дорогами, ведущими в пропасти.

Было время, я прятался в норах, хоронясь от напастей.

И я рвал на себе волосы и разбрасывался хлебом,

И я выживал и ждал, и я вроде был да не был…

Но вот настало время, когда я что-то понял…

Саня, Саня… Когда же это прекратится…

Люди тихо и прочувствовано подхватили припев:

Вышей мне рубаху, мама, я нашел свою Дорогу,

И по семицветной радуге я дойду до самого Бога.

Меня ждет мой Бог в резном лесном тереме,

В том тереме Любимая, в том тереме нет времени.

Аня почувствовала, как к глазам подступают слёзы.

Сашка пел для нее. Он писал это, думая о ней.

А она думала о другом мужчине. Который, не то, что песни сочиняет, а вообще поэтов в грош не ставит. У которого глаза, словно холодная осенняя вода.

Странно, но у неё было ощущение, что ему бы тоже понравилась эта песня…

И я сбросил тогда свои шкуры и с кровью содрал все маски,

Я отринул крысиные гонки и пустые фальшивые ласки,

Я услышал дыхание Бога и, прозрев, разглядел Дорогу,

И я заплакал от счастья, лишь поставив на нее босую ногу.

И тогда я понял, что такое Вечность…

Уже в холодной тёмной палатке, заворачиваясь в толстый спальник, Аня всё чувствовала, как её горло сжимается от горечи. Вот умный, красивый, тонкий поэт и певец Саша Пересветов, даже фамилия и то «анастасиевская» – с одной стороны. А вот, с другой – желчный, холодный, усталый бизнесмен, никогда, наверняка, и не слышавший о зелёных книжках, не то, что читавший…

Я разжёг в себе огонь, и он горит ярче самого солнца,

Я нашел в себе источник вдохновенья и испил его до самого донца,

Я обрел свой Род, и мой Род позвал меня в Вечность,

И я стал Творцом, моя Мечта обрела бесконечность.

И тогда я понял, что такое быть Богом…

Ну что за глупая судьба!