Орлица Кавказа

— Мы сделаем все, что нужно, даже если не один Гачаг Наби, а сотня таких, как он, будет бродить по окрестным лесам. Пусть бы лучше дети наши погибли от руки нечестивого, чем царский любимец; лучше мы со своими чадами и домочадцами всю жизнь будем прозябать в нужде и неудобствах, чем на единый миг печальная весть из наших краев омрачит светлое лицо нашего повелителя. А также ваше лицо, господин генерал-губернатор, и чело вашей нежной супруги, да будут благословенны ваши дни.

— Клянемся! — должен был закончить посланец, — клянемся, что ни один из нас и наших верных слуг не вложит в ножны кинжала и шашки, пока не будет изловлен разбойник Гачаг Наби. Если мы не сможем справиться с голытьбой и мятежниками, то — не будем мы достойны носить папахи, как это положено истинным мужчинам. Гнев вашего превосходительства жжет наши сердца. Мы уже послали депеши в канцелярию наместника и канцелярию Высочайшего двора, в которых заявили о своих верноподданнических чувствах…

Но что толку во всех клятвах, если проклятый смутьян исчез, как сквозь землю провалился? Одна надежда, что он не выдержит и объявится вдруг возле тюрьмы, где содержится «кавказская орлица»!

* * *

Чтобы все нам стало ясно до конца, нужно иметь в виду одно весьма существенное обстоятельство: ханы и беки легко договорились о том, что должен сказать их посланец губернатору. Дело оставалось за малым — никак не могли решить, кто возьмет на себя это почетное поручение. Не потому, что каждый оспаривал у другого эту честь, а потому, что каждый норовил уступить ее более достойному. Но — браться не хотелось, а отказывались тоже с оглядкой. С одной стороны — самый ретивый мог обскакать других и получить какой-нибудь почетный пост — например, пристава или даже уездного начальника! С другой стороны ведь слухи и до ушей Гачага Наби дойдут…

По этим соображениям купцы скромно жались в сторонке. Зачем им должности? Самое главное в жизни — золото, а не власть, полагали они. Любой начальник, пристав, урядник станет послушным, как теленок, едва заслышит звон монет. Так что, лучше уж быть в тени, но при денежках…

С другой стороны — никому так не страшен разбойник, как купцу. Лавку спалит, товары разграбит — что ж потом, покупать осла и торговать муслином в разнос по окрестным селам? Увольте. У местных купцрв немалые капиталы и дальние связи. Они сами привыкли обирать тех несчастных, кто торгует по мелочи в разнос. Не тот охотник, кто убивает утку, а тот, в чьем казане она сварится!

Так что среди толстосумов красноречивых не нашлось. Они охотно уступили честь вести переговоры более знатным землякам. В конце концов, если потом Гачаг Наби отрежет язык тому, кто взялся за щекотливое поручение почтенного общества — то пусть это будет один из тех языков, который больше всего болтал в эти неспокойные дни.

Шли минуты, десятки минут, которые складывались в часы. Гомон стоял несусветный, а к соглашению так и не пришли… Что тут поделаешь?

Глава шестьдесят первая

Между тем в губернаторской резиденции металась, как тигрица, княгиня Клавдия Петровна, вне себя от ярости, от слабоволия и старческой нерешительности мужа. Именно в тот час, когда он должен быть сильным и властным, он распустил нюни и совсем упал духом. Нужно срочно протянуть ему руку помощи, спасти от самого себя — но как это сделать?

Генерал-губернатор и впрямь был не в себе. Мысли его путались, сердце ныло, память затуманило. Он плохо отдавал себе отчет в том, что делает. Человек, который с ним мало знаком, может и не заметить душевного надлома, потому что выражение лица генерала было, как всегда, надменным и чуть брезгливым — привычная маска не позволяла непосвященным проникнуть в его внутренний мир. Но Клавдию Петровну обмануть трудно! Она слишком хорошо знала, что означает этот остановившийся взгляд и мелкое подрагивание левой щеки.

Да и то бросалось в глаза: за время пребывания в Гёрусе, генерал-губернатор не предпринял ни одного решительного действия, не высказал ни одного сколько-нибудь значительного суждения. А с того момента, как черный гроб поместили под крышу гёрусской православной церкви, князь вообще лишился способности рассуждать. Несдержанное воображение рисовало ему омерзительные картины жуткого оскала разложившегося трупа, и генерал замирал от ужаса и отвращения. Чистый воздух зангезурских гор казался ему пропитанным запахом тлена и ладана. Генерал чувствовал, что ему не хватает дыхания, что почва уходит из-под ног, что жизнь становится непосильным бременем — и возникал раз за разом соблазн — отказаться от борьбы с самим собой, сложить руки и шагнуть с плоской крыши резиденции на гранитные булыжники мостовой…

Сдерживало его лишь единственное соображение — а ну, как не удастся умереть? Упасть-то упадешь, а вдруг господь не пошлет избавления? Оставит доживать век беспомощным калекой, дабы успела грешная душа одуматься и покаяться?

Осознав всю глубину отчаяния, охватившего генерала, княгиня сменила гнев на милость. И вовремя — гнев жен слабое подспорье мужьям! А вот ласковая женская ручка…