Орлы Екатерины в любви и сражениях

Так ведь и то, что Павел являлся не сыном великого князя Петра Фёдоровича, не способного иметь детей, а сыном камергера графа Сергея Васильевича Салтыкова, рода знатного и древнего, тоже долгое время не признавалось. А теперь это уже не секрет.

Мать «привязалась… ещё более – к камергеру Бецкому»

В годы царствования Елизаветы Петровны Иван Иванович Бецкой оказался при дворе и к его армейскому чину подполковника добавился чин камергера, который по табелю о рангах соответствовал генерал-майорскому чину. Произошло это во многом благодаря старшей единокровной его сестре, Анастасии Ивановне, принцессе Гессен-Гомбургской, к которой благоволила государыня.

Камергером он стал в 1742 году, а спустя два года, в 1744-м, вновь встретился со своей «парижской любовью» принцессой Иоганной-Елизаветой Гольштин-Готторпской. Она привезла в Россию дочь Софию-Фредерику Ангальт-Цербстскую.

Екатерина II впоследствии рассказала в своих записках, что её мать Иоганна-Елизавета «очень близко привязалась к супругам Гессен-Гомбургским и ещё более – к камергеру Бецкому».

И прибавила:

«Это очень не нравилось графине Румянцевой, маршалу Брюмеру и вообще всем».

Здесь имеется в виду мать нашего знаменитого полководца Петра Александровича Румянцева, с которой у великой княгини Екатерины Алексеевны отношения складывались трудно.

Дело в том, что императрица Елизавета Петровна поручила Марии Андреевне Румянцевой заведовать «малым двором» великой княгини Екатерины Алексеевны ещё в бытность её принцессой Ангальт-Цербстской, то есть до крещения в православную веру. Румянцева регулярно представляла подробный отчёт императрице обо всём происходящем.

Екатерина II вспоминала в своих Записках, что при «малом дворе», где остерегались Румянцевой, заметили, сколь подозрительно она относится и к ней, и к её матери. Обратили внимание и на то, что даже во время маскарадов «у старой графини Румянцевой… частые беседы с Императрицей, и что последняя была очень холодна с матерью, и легко было догадаться, что Румянцева вооружала Императрицу против матери и внушала ей ту злобу, которую сама питала…».

Здесь надо добавить, что, несмотря на все достаточно хорошо памятные Екатерине II притеснения со стороны Румянцевой, несмотря на постоянные доклады, которая та делала Елизавете Петровне, она, став императрицей, не только не вспоминала о том, не только простила графиню, но даже сделала её гофмейстериной.

Конечно, в большой степени это было воздаянием за великие заслуги её сына, блистательного полководца Петра Александровича Румянцева-Задунайского. А по случаю Кючук-Кайнарджийского мирного договора, завершившего победоносную «Румянцевскую», как её назвали историки, войну, пожаловала орден Св. Екатерины.

Между тем Ивану Ивановичу Бецкому пришлось принимать важное решение относительно «контактов» при «малом дворе».

Своим уникальным по тем временам воспитанием и отличным образованием Бецкой раздражал многих. Он прекрасно говорил на французском и немецком языках, хорошо разбирался в европейской литературе, имел обширные познания во многих науках. Пётр Фёдорович и Екатерина Алексеевна предпочитали его общество обществу других, менее интересных придворных. Ведь «малый двор» сверх меры наводнён был немцами, или так называемыми «немцами». Наверняка Бецкой опасался и того, что проницательная Румянцева раскроет его главную тайну – тайну отношений с матерью великой княгини. Ну а каковы могут быть последствия, вполне предсказуемо.

Графиня Румянцева слишком пристально наблюдала за отношениями Ивана Ивановича с Иоганной Елизаветой. В 1747 году Бецкой, хоть и оставался камергером, старался как можно реже бывать при «малом дворе», а потом и вовсе отправился в путешествие за границу.

Впрочем, вскоре после бракосочетания наследника престола Петра Фёдоровича с Екатериной Алексеевной, «малому двору» удалось освободиться от опеки Румянцевой.

Путешествие Бецкого продолжалось около 15 лет. Время даром Иван Иванович не терял, продолжал образование, общался с передовыми (с точки зрения разрушительности государственности) людьми того времени, выпестовавшими моральные основы великой в своей кровавости и бесстыдности французской революции. В то же время он познакомился с различными воспитательными теориями. В последующем это пригодилось. Ведь изучение чьего бы то ни было опыта, пусть даже и вредного, порой оборачивается созданием своей уже теории, полезной и необходимой. Словом, как он сам вспоминал впоследствии, ехал, чтобы «ничего не пропустить из пространной живой книги природы и всего виденного, выразительнее всяких книг научающей почерпнуть все важные сведения к большому образованию сердца и ума».