Орлы и ангелы

Лиза, говорю, девочка, не будь так наивна.

Обнимает себя руками за плечи. Теперь вид у нее такой, словно ей зябко. Странный, гологоловый, тощий, зябнущий обитатель подземного царства в белой футболке.

Слушай, ты, говорит она, чего тебе от меня, будь ты проклят, надо?

Это отличный вопрос. Конечно, я чувствую себя обманутым ею, даже одураченным, но в этом, строго говоря, нет ничего нового. Куда хуже ощущение, будто я сижу над обрывом, на краю города, болтая ногами в пустоте над бездной, а в это время все краски мира у меня за спиной уступают место одной-единственной серой, улицы скручиваются спиралью, дома поэтапно проваливаются под землю, последние огни гасит ровный ветер, не встречающий на пути никаких препятствий. И я вижу себя самого: уже очень скоро я превращаюсь в муравья и ползу вкривь и вкось по пустынной плоскости, стучу в землю лапками, приговариваю: цемент, повсюду цемент. Что мне нужно, так это чтобы Клара не оставила меня наедине с самим собой.

Ничего, говорю я ей. Сам не знаю. Понять, что ты сделала и почему.

Наконец она поднимает голову и смотрит на меня. И внезапно я перестаю понимать, почему мне так нравился ее голый череп, она выглядит просто чудовищно и кажется мне совершенно чужой. И совершенно безжизненной.

А что бы ты сказал, спрашивает она, узнав, что мне осталось жить недолго? Что я больна? Что я вич-инфицирована?

Отступаю на два шага, окидываю взглядом всю ее целиком, тощую и поникшую, больше похожую на тряпичный мешок, чем на человека.

Я бы понял тебя лучше, говорю.

Вот видишь, отвечает. Только я не больна. Я здорова как бык. И как раз поэтому ты никогда не поймешь.

Меня охватывает какое-то чувство; похоже, это голое отчаяние.

Клара, говорю, ты любишь меня?

Теперь она отвечает не раздумывая.

То, что я к тебе испытываю, говорит она, называется презрением и сочувствием с некоторой примесью ненависти.

Сочувствие, говорю я, это просто прекрасно, это идеальная предпосылка для длительных и тесных взаимоотношений.

Смеется или, скорее, фыркает.

Раскатал губу, говорит.

Как-то мне казалось, говорю, что в последнее время нас с тобой кое-что связывает.

Напрасно казалось, говорит. Но могу тебе кое-что сказать. Кое-что по-настоящему важное. Куда важней всей здешней херни. И возможно, ты обрадуешься.

Ну же, говорю, не тяни.

Предложи нам вдвоем вернуться в Лейпциг, думаю я, предложи нам отправиться в Южную Америку или в Гренландию, хотя нет, не в Гренландию, а впрочем, к черту, если тебе так хочется, и в Гренландию, давай опрокинем на стол бокал вина и посмотрим, какой континент напомнит своей формой пятно, вот туда и отправимся.

Молчит еще какое-то время, потом смотрит на меня разноцветными глазами.

Мое дипломное сочинение, говорит она, практически завершено. Вскоре сможешь скачать его из Сети с любого компьютера. Подключайся и скачивай.

Ах ты, блядство какое, шепчу.

Поднимается, разминает спину, а я падаю на колени, выглядит это так, будто мы на качелях. Только я тяжелее. Смотрю на нее снизу вверх. Вовсе не голый череп делает ее такой чужой, а выражение лица, ледяное, спокойное, целеустремленное и просветленное, как по завершении катарсиса.

У меня тоже есть для тебя кое-что интересное, говорю.

Она застывает, демонстрируя мне свое презрение.

Не-а, Макс, говорит она, у тебя больше ничего интересного не осталось; ты фантомная боль собственного существования — и никак не больше.

Я только хочу, говорю я, чтобы ты поняла, что у нас теперь и впрямь есть нечто общее. Потому что в одинаковой мере одурачили нас обоих.

Теперь следует повторная и усиленная демонстрация презрения. Брови сходятся воедино, уголки рта опускаются.

Тебя одурачила я, а меня — Господь Бог, говорит она. Вот в чем разница.

У меня есть для тебя послание от твоего профессора, говорю. Его следует передать методом художественной декламации.

Непонимающе смотрит на меня. Встаю, прикладываю руки к груди и говорю голосом Шницлера.

Макс, вы и впрямь пережили нечто необыкновенное. Но поведайте свою историю профессионалу, А НЕ ДИЛЕТАНТКЕ!

Ее мозг функционирует безукоризненно. Я вижу по ее глазам, что она все понимает сразу. И что-то в ней ломается.

Это, шепчет она, тебе следовало передать мне прямо тогда.