Орлы и ангелы

Не знаю, почему я однажды спросил, о какой, собственно говоря, весточке идет речь и почему она ждет ее именно у меня в конторе. К этому времени вопрос о весточке стал уже неизменным ритуалом.

Ах, ответила Джесси, она все равно не придет.

Почему не придет, спросил я.

Мы с Шершей договорились в экстренных случаях контактировать через тебя. И это он должен был прислать весточку.

Значит, так, всплыл наконец-то. Не то чтобы я о нем не думал. Честно говоря, я все время думал о нем, он маячил где-то на заднем плане, как Фортинбрас в сознании принца Гамлета. И все же я позволил себе абсурдное предположение, будто они с Джесси после тогдашнего исчезновения из интерната потеряли друг друга из виду.

Но он умер, сказала она. И я продолжаю интересоваться весточкой только затем, чтобы доставить себе небольшое удовольствие.

Я шлепнул себя по губам — не от ужаса, но чтобы удержаться от так и просившихся на язык вопросов: когда, где, отчего? Знать я этого не хотел, значит, и спрашивать мне не следовало. Он умер, я жив — этого мне было достаточно.

Не знаешь, нет ли тут поблизости реки или пруда, спрашивает Клара.

Сразу же нажимаю на «стоп», чужой голос на этих кассетах мне без надобности. Прокручиваю назад, чуть было не стираю: «шлепнул себя по губам», нет, это далеко, «реки или пруда» — готово!

Дунайский канал, говорю, изнывая от нетерпения, но не так-то это близко.

И тут я вижу пса: он удалился в тенечек, лег на бок, вывалил в пыль язык и дышит часто и так тяжело, что шевелятся сухие листья, приставшие к языку. Какого цвета была бы сейчас его морда, не будь она покрыта шерстью, можно судить по Кларе.

Не знаю, как ты это выдерживаешь, говорит она шепотом, мы потом сюда за тобой зайдем.

Но тебе надо будет пересечь широченную площадь — Шотландский Круг, кричу я ей вслед.

Не оборачивается, идет, едва держась на ногах, а пес ковыляет следом, в сторону Оперы.

Хочу включить диктофон на запись, но неожиданно для себя вскакиваю как ошпаренный и иду вслед за Кларой. Не знаю почему, но мне кажется, будто она должна за ближайшим углом преобразиться, выпрямить спину и сменить походку, как ушедший со сцены и отправившийся в грим-уборную актер. Но ничего подобного не происходит, она даже парика не срывает, хотя мозг ее уже давно должен был свариться вкрутую, как утреннее яйцо. Следуя на расстоянии друг от друга, мы пересекаем парк под ратушей и выходим через чугунные ворота. Мне незачем таиться. Ни она, ни пес все равно не оборачиваются.

И вот он вновь, чересчур древнегреческий портал с большим пандусом и со смехотворными конными статуями перед фасадом. Ноги идут медленнее, как будто сопротивление воздуха возле парламента возрастает. Клару и пса чуть было не переехал трамвай, все же им удалось перейти дорогу, и теперь они движутся вдоль северной стороны здания. Мостовая усеяна пестрыми листками бумаги с пыльными отпечатками подошв почти на каждом, полицейские, стоя у колонн, охраняют вход, несколько румын в оранжевых жилетах дорожных рабочих собирают бутылки. На одной из листовок узнаю в дурно нарисованной карикатуре лицо Йорга Хайдера[21] с пририсованными гитлеровскими усиками — верный признак того, что австрийцы вновь пытаются заняться политикой. Не без труда перебираюсь на противоположную сторону и тут же вынужденно останавливаюсь у поворота на Бартенштайнгассе. Ни малейшего желания встречаться со знакомыми. Массивный «габсбургский» фасад дома, куда идет Клара, сверкает свежей желтизной; вот молодцы, думаю, наконец-то собрались покрасить.

На обратном пути через парк зачерпываю пригоршню воды из пруда с утками, брызгаю себе на лицо, вода воняет. Беспрестанно задаюсь вопросом о том, чем, собственно, мне может повредить визит Клары в контору, и хотя постоянно напоминаю себе, что повредить мне уже не может ничто на свете, мне это не нравится, страшно не нравится.

20 CЧИТАЯ РЫБ

Первое, что я подумал, — выглядит она точно так же, как раньше.

Я пришел слишком рано, несколько минут подождал, по наитию поглядывая в нужную сторону, так что мне удалось увидеть ее издалека. Шла она к мосту не со стороны центра города, а с другого берега канала. Я увидел ослепительно-желтый венок волос, кончики которых покачивались в такт ходьбе, слишком просторные штаны и пеструю рубашонку, и мне показалось, будто мы с нею расстались совсем недавно — где-нибудь на школьном дворе или в столовой интерната. Я поневоле окинул взглядом и себя, желая удостовериться, что я, в отличие от нее, УЖЕ НЕ выгляжу так, как прежде. Значительной доли человека, которого она когда-то знавала, больше не было: она исчезла, испарилась в годы пробежек, отжиманий от земли и форсированных марш-бросков, была ликвидирована парикмахерскими ножницами и медикаментами дерматолога, заставившими мою кожу слинять слой за слоем вплоть до самого сокровенного, в котором, собственно, и коренились прыщи. С тех пор, окидывая себя взглядом, я, как правило, обретал некоторое душевное равновесие.