Орлы и голуби

Глаза Карла горели фанатической решимостью. Я припомнил прошлые уроки Карла, он предупреждал меня — вот такие минуты и есть испытание для революционера. Бывает, что приходится «идти наперекор». Надо опасаться «легких путей», которые так прельщают людей политически незрелых. Но для того и существуют вожди, чтобы уберечь их от катастрофы, к которой может привести неопытность. Карл не замечал, что все изменилось. Для него часы так и не пробили полночь. Коротышку чиновника тоже словно подменили: он стал строгим и неприступным. Применение силы теперь вполне оправданно. Пролитая кровь не падет на его голову. Он шепнул что-то капитану полиции, и тот понимающе кивнул. С привычной наглостью и напористостью полицейские вклинились между нашей группой и толпой безработных. Их маневр почти не встретил сопротивления. Безработные медленно и неохотно вернулись на свои места. Часы пробили полночь, и для них тоже. Однако некоторые демонстративно держались поближе к нам и знаками подзывали остальных. Во мне вновь пробудилась надежда. Я вспрыгнул на скамью. Взгляд мой выхватил из толпы молодую негритянку — мать Лизы и Лилы. Я потряс в воздухе исписанными листками бумаги:

— Не разрешайте им обращаться с этим как с бумажным хламом! Мы лишь ведем регистрацию, а само дело — в ваших руках!

Еще несколько человек, встав со своих мест, приблизились к нашей кучке. На скамейках беспокойно заерзали. Люди не сводили глаз с исписанных листов, которые я держал в руке. Я размахивал ими как боевым штандартом. Джорджи тоже поднял свои бумаги. Повсюду вверх взвивались новые бумажные «знамена». Скамейки быстро пустели. Карл торжествовал. Дело оборачивалось в нашу пользу, и быстрее, чем он рассчитывал.

Вдруг раздались угрожающие возгласы — это прибыл особый отряд! Бумажные знамена замерли в воздухе, некоторые безжизненно попадали на пол, но Джорджи упрямо не опускал своего знамени. Люди отхлынули к скамейкам — на многих лицах читалось теперь не только смущение, но и страх. Джорджи преградил дорогу какому-то невысокому, крепко сбитому парню, пытавшемуся незаметно ускользнуть.

— Испугался? Дохляков этих? — Джорджи презрительно сплюнул. — Чего тебе терять-то? — напрямик спросил он. Парень нерешительно переминался с ноги на ногу. Он чувствовал неловкость, но убедить его Джорджи не мог и бросал умоляющие взгляды на меня.

— Скажи ты им, старик, скажи!

А я, как оратор на трибуне, ощущал одновременно свою силу и беспомощность, смелость и страх, единство со всеми и одиночество, я жаждал найти слова, способные совершить чудо. Но чуда не произошло. Сказать мне ничего не пришлось. В толпу стремительно врезались полицейские. Меня схватили и начали бить дубинками и кулаками, но никто этого не видел, потому что меня со всех сторон окружали полицейские. Когда они расступились, люди ахнули, увидев синяки и кровоподтеки у меня на лице и руках. Теперь новым знаменем сделалось мое окровавленное лицо. Карл, мгновенно почувствовав воинственное настроение толпы, сменившее страх, теперь, как боевым штандартом, «потрясал» мною.

— На помощь! Не давайте им забрать его! В полицейском участке они его прикончат! — предостерегал он. Полицейские, вновь сомкнувшись вокруг меня, приготовились к обороне. Контрнаступление возглавил Карл, сохранивший спокойствие истинного полководца. Он разбросал членов нашей группы среди неорганизованной толпы, словно командиров. Теперь даже Джорджи поглядывал на него хоть и хмуро, но с уважением.