Орлы императрицы

О том, что бытовые условия заключения Ивана VI послужили аналогом для изоляции Петра III, говорит письмо последнего Екатерине из Ропши в первые дни после переворота: «Сударыня, я прошу Ваше Величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате и то от этого распухнут у меня ноги. Еще я вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности — это невозможно для меня; в остальном я прошу Ваше Величество поступать со мной по меньшей мере как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог ей заплатит непременно, Ваш нижайший слуга Петр.

P.S.Ваше Величество может быть уверенной во мне, что я ни подумаю ничего, ни сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления» [10, 257]. Точно так же, в четырех стенах одной комнаты, содержался несчастный Иван в Шлиссельбурге.

М. Корф отмечал: «Самое важное заключалось в том, что убийственное одиночное заключение в одних и тех же комнатах, без возможности выйти не только на чистый воздух, но даже в сени, а при этом лишение всякого развлечения и отсутствие всяких занятий совершенно расстроили здоровье принца, и физическое и душевное. Уже с конца второго года его пребывания в Шлюссельбурге он стал хилый телом и мешаться в рассудке, и с тех пор до самого конца жизнь его представляла одну нескончаемую цепь мучений и страданий всякого рода» [34, 197]. Приходится признать, что скорая смерть Петра Федоровича была лучшим исходом его жизни.

Наводят на размышления слова Павла I, называвшего Ропшу «кровавым полем» [10, 246]. Все эти факты говорят о том, что там была хорошая драка.

В. Бильбасов (1838–1904) исследовал историю царствования Екатерины II с 1883 г. до конца своей жизни. Опубликованные в сильно ограниченном виде его труды были к тому же частично уничтожены цензурой. Основная часть его литературного наследия была как будто утеряна.

Возможности доступа В. Бильбасова к секретным архивным документам представляются более скромными по сравнению с возможностями Н. Шильдера. Сомневаться в профессиональной честности Николая Карловича в освещении исторических событий, так же как и в порядочности в отношении собственного цензорства, нет оснований. Сказать открыто о фальсификации письма А. Орлова он не мог, это была бы компрометация императорской фамилии, полностью ему доверявшей. Стесненный этими двумя ограничениями Николай Карлович не позволил себе ни раскрыть вросшую в историю фальшь, ни обойти ее гробовым молчанием. Он оставил нам для раздумий лишь пару коротких, но емких фраз: «6 июля вечером Екатерина получила известиео внезапной кончине бывшего императора Петра III, последовавшей в Ропше. Неожиданность события и подробности самого происшествия причинили императрице немало забот и тревог, как в то время, так и в будущем» [64, 28]. Вот так: не письмо, а известие, не убийство, а кончина, надолго обеспокоившая императрицу, не 3-го июля, а 6-го, как в манифесте.

Зато вполне определенно высказался менее обремененный цензурными соображениями А. Брикнер: «Екатерина сама находилась в некоторой опасности. Трудно было справиться со своеволием тех самых солдат и офицеров, которые содействовали успеху переворота. Общее волнение могло легко повести к смутам. К таким непредвиденным событиям принадлежала и внезапная кончина Петра в Ропше 5 (17) июля» [6/1, 107].

Смутное представление о происшествии в Ропше, вызванное незнанием причины убийства, наиболее точно выразил Беренжср: «…я не подозреваю в этой принцессе (Екатерине… — Л.П.) такой ужасной души, чтобы думать, что она участвовала в смерти царя. Но так как тайна самая глубокая будет, вероятно, всегда скрывать от общего сведения настоящего автора этого ужасного убийства, подозрение и гнусность останутся на императрице, которая пожинает от него плоды» [10, 262]. Это было сказано через несколько дней после убийства, а еще через 9 лет сомнения Беренжера в причастности Екатерины были неожиданно подорваны признанием А. Орлова, следовавшего по пути из Петербурга к берегам Средиземноморья.

Искажение исторической правды о трагедии в Ропше позволило рассказчикам изображать Екатерину II с первых дней ее царствования и до конца жизни лицедейкой, а Алексея Орлова злодеем. Дошло до того, что один из «историков» наших дней, описывая это событие, категорически заявляет, что Петра III (буквально): «6 июля, — убили. Убили без всяких сомнений, при попущении, а может, и прямом наущении новой самодержицы; без всяких сомнений, организатором, а может, и исполнителем казни был Алексей Орлов», и добавляет к тому же, что Петр Федорович никогда не болел геморроидальной болезнью. Как говорится, комментарии излишни.