Орлы над Хинганом

— Надо выбираться назад, мы наверняка оказались в каком-то ущелье, — проговорил Петухов. Егоров согласился с ним и повернул, как ему казалось, в обратном направлении. Минут пять они шли по ровному месту, потом под ногами стали попадаться камни, а вскоре они почувствовали, что поднимаются в гору.

— Ничего, пойдем в гору и перевалим эту сопку. Иначе закружимся, собьемся с направления и заблудимся надолго, — сказал Егоров в ответ на предложение Петухова отвернуть от сопки.

Егоров, конечно, был прав, и Петухов, упрямый в других случаях, возражать не стал.

Чем больше они поднимались, тем пронзительнее становился ветер. Когда они оказались, должно быть, на самом перевале, ветер набросился на них с таким остервенением, что они не падали с ног лишь потому, что держались друг за друга. Холод тут был адский. Егоров подергивался, ежился, и ему казалось, что на нем нет ни шинели, ни стеганых брюк и шагает он в одном нижнем белье.

Бойцы крякали все громче, ругались злее, прижимались один к другому крепче. Но помогало это мало.

Рота еще не спустилась с сопки, когда началось то, чего особенно боялся Егоров. У бойцов стали мерзнуть ноги. Первый заявил об этом Соколков. Он долго молчал, кусал от боли губы, но в конце концов не выдержал и громко простонал.

— Ты что, Витя? — спросил его командир взвода Наседкин.

— Ноги до того озябли, что в сердце покалывает. Терпежу нет, — стараясь говорить со смешком, но не в силах скрыть слез, произнес Соколков.

— И у меня, товарищ старшина, тоже ноги не двигаются!

— И у меня!

— И у меня! — послышались отовсюду голоса бойцов.

Наседкин доложил Егорову. Филипп и сам давно уже чувствовал, как у него коченеют пальцы. Двигайся рота быстрее, ускоренным маршем, возможно, этого не произошло бы, ноги отогревались бы на ходу. Но идти быстрее из-за ветра не было мочи.

Егоров вспомнил строгий наказ капитана Тихонова и обратился за советом к политруку.

— Я бывал на Алтае в таких же переделках и знаю, как тут быть, — проговорил Петухов.

Он энергичными движениями плеч раздвинул бойцов, вошел в середину роты и громко, чтоб слышали все, сказал:

— У кого замерзли ноги, садись на землю, сбрасывай обутку и натирай ноги снегом докрасна.

Петухов быстро опустился, сбросил с одной ноги кирзовый сапог, поддел горсть снега и с яростью принялся растирать ногу. Потом он проворно обернул покрасневшую ногу портянкой и натянул сапог. Когда он принялся проделывать то же с другой ногой, возле него уже сидели Соколков, старшина Наседкин и Прокофий Подкорытов. Остальные бойцы, плотным кольцом окружив товарищей, защищали их от порывов холодного ветра…

20

Екатерина Тарасенко проспала до полудня. Очнувшись и еще не открыв глаз, она услышала голос капитана:

— Самое опасное, если они собьются с направления и двинутся в сторону границы. А там разве разберешься, чьи сопки: свои ли, японские ли… Единственно на кого надежда — на секреты пограничников. Опять же, видимость ни к черту…

Тихонов говорил шепотом, но тревога, какой он был охвачен, прорывалась в его голосе, и Тарасенко лежала, раздумывая: «Что же произошло? А что-то произошло определенно».

— У них же, Прохор Андреевич, компас и карта, — послышался другой голос, незнакомый Тарасенко. — Я вот чем озабочен: мороз, ветер, а одежонка плохая, померзнут… Что-то надо предпринять, и немедля, пока не надвинулся вечер.

— Хе! Компас! Карта, — опять заговорил тревожным шепотом Тихонов. — В такую погоду только по веревке можно безошибочно двигаться… Ну, вот что… Власов! — несколько возвысил голос капитан.

Послышались торопливые, осторожные шаги, и в разговор вступил третий голос:

— Слушаю вас, товарищ капитан.

— Отправляйтесь немедленно на склад, возьмите несколько взрывпакетов и взорвите их в разных местах с небольшими промежутками. Возможно, Егоров услышит это и использует как ориентир.

Власов чуть прищелкнул каблуками и вышел. Потом заскрипели сапоги, и Тихонов удалился из землянки вместе с тем человеком, с которым он разговаривал.

Тарасенко полежала еще с минуту, сладко позевывая и потягиваясь, и вдруг поспешно приподнялась на локте, подумав: «Что же я-то лежу. Кто-то, видно, в степи затерялся, наверняка поморозится, и без меня им не обойтись». Она подобрала ноги, села и, оглянувшись, чтоб узнать, топится ли печка, увидела Трубку. Он сидел в углу на дровах, скрестив руки, и не то дремал с открытыми глазами, не то о чем-то сосредоточенно думал.

— Скажите, товарищ, что произошло в батальоне? — спросила Тарасенко, обвертывая ноги портянками и натягивая сапоги.

Трубка медленно качнулся в одну сторону, затем в другую и, глядя куда-то мимо врача, затянул:

— Но-очью еще третья рота на ученье в поле ушла и по сих пор где-то ходит… А погодушка-то — зги не видно…

— Вот как! Целая рота!

«Ах, какая я дуреха, лежу, слушаю, будто не мое дело людей спасать», — подумала Екатерина, испытывая укоры совести.

Надела шинель, опоясалась широким ремнем, натянула шапку и выбежала из землянки.