Орнитоптера Ротшильда

— Вы знаете, господа, побывать в Гималаях было моей, пожалуй, еще детской мечтой, — заговорил он. — Я жил, а точнее, родился в Сконе, самой равнинной провинции Швеции, и одному всевышнему известно, почему я так любил даже небольшие горы и холмы. Я всегда любил лазить по горам, карабкаться по скалам, добираться до вершин, испытывая при этом, наверное, те самые чувства, какие ведомы одним альпинистам. Мое юношеское увлечение — энтомология. Я был самым страстным собирателем бабочек и жуков, какие, наверное, встречаются только изредка. (Мы переглянулись. Судьба всех натуралистов, не исключая нашего великого Чарльза, была поразительно одинакова. Все начинали как коллекционеры-любители и, главным образом, собиратели бабочек и жуков.) Это увлечение пробудилось во мне очень рано, — продолжал Свенсон. — Вместе с мечтами о путешествиях. Я собирался посетить тропики, но больше всего меня влекли горы, горы и только горы. Так получилось, что в шведских и норвежских горах я находил и более редкие виды бабочек. Да хоть тех же аполлонов! Я склонен думать, господа, что это реликтовые бабочки, оставшиеся нам как наследие Ледниковых эпох, и они всегда связаны с альпийскими ландшафтами, хотя первых аполлонов я ловил по берегам рек. Но реки, берущие начало в горах, ведь тоже следствие ледников. Итак, мечта моя, казавшаяся недостижимой, была Гималаи. Возможностей же, прямо говоря, никаких. (Мы с Расселом снова переглянулись.) К сожалению, я не принадлежал к обеспеченным людям, и мне пришлось потратить два десятилетия для того, чтобы накопить денег и сделать свою мечту осуществимой. (Этот Свенсон рассказывал нашу судьбу с той разницей, что я и Рассел рискнули отправиться в свое совместное путешествие на Амазонку почти нищими, надеясь зарабатывать на жизнь пересылкой бабочек, жуков, чучел птиц и сбором орхидей.) Итак, я наконец получил возможность отправиться во главе небольшой экспедиции из трех человек, считая меня самого, сначала в Индию, в ее северные штаты, а затем и дальше, в Непал, Бутан и Сикким. Надобно признать, господа, те двадцать лет, какие я упомянул, были потрачены не только на приобретение состояния. Я не сидел сложа руки. Во-первых, я подробнейшим образом изучил по картам маршрут будущего путешествия до возможных мелочей. Во-вторых, я собрал все, что смог достать по географии и биологии Южных Гималаев, а в-третьих, я прочитал и, точнее, проработал весь материал по жесткокрылым и чешуекрылым Тибета, Китая, Непала, Бирмы и самой Индии, ибо здесь встречаются и гималайские виды. Но самое сложное, господа, было проникнуть в Непал. Это княжество абсолютно закрыто для иноземцев, и для того, чтобы получить разрешение на въезд, мне пришлось основательно заняться буддизмом и выдавать себя за ревностного последователя Гаутамы. Я изучил также кое-как собранный словарь шерпов, чтобы иметь возможность объясняться, и, кроме того, мне просто весьма повезло, что я смог почти беспрепятственно передвигаться по этой стране, донельзя дикой, своеобразной и не тронутой^ цивилизацией. Мой интерес к монастырям, знание буддийских сутр и языка располагали ко мне прежде всего лам, а, значит, и население. Половину времени в Непале я провел на подворьях монастырей, но я не жалею об этом, ибо помимо того, что побывал там, куда были закрыты двери европейцам, я, пожалуй, глубже понял суть учения Будды и, наверное, в значительной степени теперь разделяю его заповеди. — Свенсон усмехнулся и обвел нас взглядом, в котором уже не было того чопорного высокомерия, какое присутствовало при первом знакомстве. — Я провел в Непале три года и около года в Бутане. Я видел примитивную жизнь людей на грани биологического существования, чему способствует еще и кастовая разобщенность, как в Индии. Это закрытый мир. Люди не знают ничего, кроме своих гор, их жизнь полна самой жестокой борьбы за существование, за то, чтобы иметь простейшую пищу, жилье, обогрев. Я питался такой пищей все эти годы и, кажется, надолго утратил вкусовые ощущения. Но главное! — Тут Свенсон принял вдруг вдохновенный вид и даже снял свои очки-пенсне. Главное, господа, осуществилась моя мечта — я видел Гималаи. Я был в них. Еще в Индии я видел эту страну, эту стену гор на северном горизонте и думал, что вижу обитель богов. Это потрясающая горная страна, равной которой, по справедливости, нет в мире! (Я-то думал, что такая страна есть. Это Кордильеры и Анды! Но не стал опровергать Свенсона.) Это страна, которая кажется бесконечной как вдаль и вширь, так и в высоту. Она нацелена в небо, точно пытается уйти в него и соединиться с ним. И соединяется, господа! Потому что тучи в период муссонов буквально скрывают купола гор, а поднявшись туда на 2–3 тысячи метров, в заоблачье, чувствуешь себя словно в райских долинах. Тучи внизу. Ты почти ходишь по ним. Земля скрыта, а на альпийских лугах солнце, летают бабочки, поют птицы и такое безлюдье, как на Земле до человека. Он словно не нужен здесь. Сначала меня охватывало здесь дикое одиночество. Никого. Никому нет дела до тебя. Ты можешь беспрепятственно идти, хоть на Эверест, хоть в Тибет, хоть остаться тут среди лугов и поднимающихся в небо скал или погибнуть — до тебя нет дела никому, кроме Бога. Такого одиночества, как в Гималаях, я никогда и нигде больше не испытывал. И в то же время я не испытал большей радости от находок. Здесь всюду летали бабочки. Хотя они явно принадлежали к знакомым семействам и даже родам — они были все-таки иные. Вам знакомо это чувство, господа? Чувство открывателя новых видов? Когда, взглянув в сачок, видишь, что в твоих руках совершенно новая, никем еще не описанная и не пойманная до тебя бабочка: белянка, желтушка, нимфалида, а тем более — парусник! Правда, позднее я понял, что до высоты в 2000 метров поднимаются бабочки из Индии, а также некоторые формы из Тибета, с той стороны, с севера, хоть та же репейница. Она вездесуща! Но все-таки, как человек, осуществивший свою мечту, и как энтомолог, я был глубоко счастлив.