Орудия войны

Щербатов улыбнулся заговорщически. Все же, подумала Саша, он для нее больше, чем просто слабость. Они совпадали, будто два осколка разбитой чашки. Жизнь сложилась так, что это значения не имело. И все равно они совпадали.

— Бездымный порох, унитарный патрон, откат по системе Депора, тротил, телефон, радио, стрельба с закрытых позиций, — продолжал увлеченно рассказывать Щербатов. — В техническом отношении артиллерия стала самим острием войны. И наша была на высоте, во всяком случае — в ногу со временем. Но Великая война стала первой, в которой не армия против армии состязалась в искусстве и доблести. В ней целые народы и страны стреляли друг в друга батареями артиллерийских и снарядных заводов по стволам железнодорожных линий. И зарплата рабочего — такой же элемент боепитания, как и число патронов на орудие. Все это понимал я, но не понимали мои начальники. Не то удивительно, что в России случилась революция, а то, что она не случилась на два года раньше.

— И все равно вы не видели для себя путей в жизни, помимо военной службы?

Щербатов быстро глянул на Сашу:

— С вашей стороны упреки в любви к войне звучали бы неуместно, не правда ли? Да, я хотел посвятить себя военному делу во всей полноте этого понятия.

— Но после выхода в отставку вы, должно быть, мечтаете жить в этом замечательном доме?

Щербатов посмотрел на Сашу так, словно не несколько шагов по паркету сейчас разделяли их, а бездонная пропасть.

— Да, вы ведь не знаете… Я и сам получил известия не так давно. Летом семнадцатого крестьяне подняли бунт. Деда убили, усадьбу разграбили и сожгли. Все, что создавалось поколениями, сгорело в один час.

— Непрекращающийся праздник, который вы описываете, шел на глазах у людей недоедающих. Так это обыкновенно и заканчивается. Но мне жаль, правда. И еще… раз уж мы говорим… — Саша запустила пальцы в волосы, поправляя их безо всякой на то необходимости. — Я хотела бы, чтоб вы знали… Не имеет теперь никакого значения, но все же не сказать было бы не по-людски… Мне жаль, что между нами все так сложилось, это моя вина, не понимаю, что нашло на меня, я должна была лучше владеть собой…

— Господь с вами, Саша. Вы не виноваты ни в чем. То есть, разумеется, вы во многом виноваты, но что до случившегося между нами, это исключительно моя ответственность как мужчины. Я бесчестно обошелся с вами, воспользовался вашим отчаянным положением. Видит Бог, я не имел такого намерения. Однако это меня не оправдывает.

Кажется, она сожалела о том, что сделала с ним в их первую встречу, а он — о том, что произошло во вторую. Но особого значения это не имело. Оба они наломали дров, и оба знали, что ничего уже не исправить.

— Следовало бы просить у вас прощения, но это лишено всякого смысла, — Щербатов прикрыл глаза, силясь припомнить что-то страшно далекое от этого солнечного дня. — Мне известно, где вы и чем заняты. Возможности пощадить вас вы мне не оставили. Ваша маленькая попытка возродить революцию чрезвычайно скоро придет к бесславному и кровавому концу. «Жестокие игры и заканчиваются жестоко». Виноват, запамятовал литературный перевод… These violent delights have violent ends.

— And in their triumph die, like fire and powder, which as they kiss consume, — подхватила Саша. Университетским образованием она похвастаться не могла, но «Ромео и Джульетту» помнила наизусть. — В переводе эти строки звучат много слабее:

Таких страстей конец бывает страшен,
И смерть их ждет в разгаре торжества.
Так пламя с порохом, сливаясь в поцелуе,
Погибнут оба.

Глава 22

Комиссар Объединенной народной армии Александра Гинзбург

Октябрь 1919 года.

— Саш, ну почто ты одна пойдешь, — заныл в который уже раз Лекса. — Ты ведь не справишься с мужиком, с антилегентом даже. Ну давай я с тобой.

— С тобой можно прямым ходом в ОГП идти сдаваться, чтоб сапоги зря не топтать, — усмехнулась Саша. — Там соскучились по мне небось. От тебя за версту разит лесом и партизанщиной. Через полгорода идти, там казармы рядом, патрули всюду. Причем по свету, в ночи доктор никого уже не впустит. А я — приличная дама при документах. Так что не нуди. Здесь меня ждите, в овражке. Если через три часа не вернусь, значит, нет у вас ни нового врача, ни старого комиссара. Но я вернусь, я всегда возвращаюсь, от меня вам так просто не отделаться.

— Ты, главное, доктора приведи. Гланька плоха совсем, успеть бы…