Оруэлл

Не всегда справедливыми были упреки в адрес центрального испанского правительства, у которого, очевидно, имелись основания тормозить «социалистические» преобразования, в частности попытки коллективизации на селе. Сам Оруэлл не так уж энергично поддерживал утопические попытки левых радикалов, но его симпатии были на их стороне, тогда как возглавлявшего правительство Ларго Кабальеро, левого лидера Социалистической рабочей партии, и тем более сменившего его на посту премьера социалиста-центриста Хуана Негрина он называл врагами революции. При этом Оруэлл не вполне обоснованно считал Коммунистическую партию главной политической силой, стоявшей за спиной Кабальеро или Негрина.

Писатель не всегда справедливо противопоставлял «буржуазные» политические силы и стоявший за ними «капитал» пролетариату, явно симпатизируя последнему, хотя и не идеализируя его (в книге немало страниц, показывающих эгоистические настроения, необразованность, неопрятность и другие отталкивающие черты многих рабочих). Вот небольшой фрагмент в самом начале книги: «Многое из того, что я видел, было мне непонятно и кое в чем даже не нравилось, но я сразу же понял, что за это стоит бороться. Я верил также в соответствие между внешним видом и внутренней сутью вещей, верил, что нахожусь в рабочем государстве, из которого бежали все буржуа, а оставшиеся были уничтожены или перешли на сторону рабочих».

В тесной связи с оруэлловской оценкой классов находились и его несколько трансформировавшиеся, но не претерпевшие существенных изменений представления о социализме. Писатель видел в нем общество всеобщего равенства, пренебрегая тем, что люди по своей природе не могут быть равны. Вот как виделась писателю социалистическая идея, в данном случае неразрывно связанная с его испанским опытом:

«Идея равенства — вот что привлекает рядовых людей в социализме, именно за нее они готовы рисковать своей шкурой. Вот в чем “мистика” социализма. Для подавляющего большинства людей социализм означает бесклассовое общество. Без него нет социализма. Вот почему так ценны были для меня те несколько месяцев, что я прослужил в рядах ополчения. Испанское ополчение, пока оно существовало, было ячейкой бесклассового общества. В этом коллективе, где никто не стремился занять место получше, где всего всегда не хватало, но не было ни привилегированных, ни лизоблюдов, возможно, было предвкушение того, чем могли бы стать первые этапы социалистического общества. И в результате, вместо того чтобы разочаровать, социализм по-настоящему привлек меня. Теперь гораздо сильнее, чем раньше, мне хочется увидеть торжество социализма. Возможно, это частично объясняется тем, что я имел счастье оказаться среди испанцев, чья врожденная честность и никогда не исчезающий налет анархизма могут сделать приемлемыми даже начальные стадии социализма».

Оруэлл освобождался от абстрактных мечтаний крайне медленно и мучительно и никогда полностью не преодолел это утопическое мышление. Ведь именно утопиями, хотя и с негативными оценками, являлись произведения, ставшие вершиной его писательского труда.

В «Памяти Каталонии» он всё же не был до конца откровенен, считая, что обязан подчеркнуть светлые стороны пережитого опыта. Само название книги диктовало определенные условия. Это была книга памяти того, что не воплотилось в действительность.

Писатель не раз признавал, что в своей книге допускал преувеличения. 20 декабря 1938 года в письме публицисту и историку Фрэнку Джеллинеку он откровенно признался, что на деле не столь уж симпатизировал ПОУМ: «Я всегда говорил им, что они неправы, и отказывался вступить в партию… Вне всякого сомнения, их способ изъясняться… был утомительным и до крайности провокационным»^{420}.

Другому своему корреспонденту, поэту Стивену Спендеру, воевавшему в Испании в составе Интернациональной бригады, он сообщил, что не занимается «троцкистской пропагандой», как может показаться по некоторым главам «Памяти Каталонии»^{421}, что не сочувствует ни Троцкому, ни идеям ПОУМ. «Подлинная история этой войны никогда не будет и не может быть написана», — утверждал Оруэлл значительно позже^{422}, проявляя неоправданный скептицизм в оценке возможностей исторической науки. Но опыт испанской войны не способствовал улучшению его социального самочувствия. Он не видел перспектив завершения войны в пользу республиканского правительства, принимая во внимание и значительно лучшую организованность сил Франко, и интенсивную германскую и итальянскую помощь ему, и фактический отказ от поддержки республиканцев Советским Союзом и европейскими коммунистическими партиями, и вывод Интернациональных бригад из Испании в 1938 году, и позицию невмешательства Франции и Великобритании. Но даже будучи уверен, что война проиграна, он полностью оставался на стороне республиканских сил, исходя из необходимости сделать выбор между смертью бесславной и смертью достойной.