Оруженосец

— Нет, что ты… — Фередир собрал миски. — Коней седлай давай, я помою… Не страшные, красивые, мудрые… А только всё равно…

Он дальше ничего не стал объяснять.

* * *

Обратно ехать было скучно. Хорошо ещё, стоило рассеяться туману, как Эйнор как будто ожил. Мальчишки, вёдшие себя тише воды ниже травы, даже вздрогнули, когда услышали вдруг голос рыцаря — Эйнор пел на каком-то незнакомом и красивом языке. Гарав понял, что это эльфийский.

— Ого, у него настроение хорошее стало, — прошептал Фередир в ухо Гараву. — Слушай, он сейчас будет петь много.

Гарав кивнул.

Pella hísië, penna már
órenyan iltuvima lár.
Erya tenn' ambaróne sundar
nályë — fírië, nwalmë, nár.
Tular Valar mí silmë fánar.
Meldanya curuntanen tá́nar.
Minya Vard' elerrilë anta;
miruvóre Yavanna quanta.
Ulmo — losse ëaro, yallo
Aulë cára vanima canta.
Nesso — lintessë, Váno — helma.
Tula Melkor ar anta melmo.
Erwa ná Feanáro hin,
úner mа́га voronda nin.
Hlara, melda carmëo aina,
laurefinda vë Laurelin:
ú-kenuvalyë tenn' Ambar-metta.
Hlara enya métima quetta.
Pella hísie, pella nen,
tíra ilúvekéna hén.
Indis.
Engwa indëo olos.
Naëva manina elya men.[35]

— Это песня Macalaurë Fëanáro-hino, — сказал Эйнор, закончив. — Не очень весёлая, но у этого великого певца было мало весёлых песен.

— Он был эльф? — спросил Гарав. Эйнор кивнул.

— Нолдо. Сын великого Феанора, сам великий воин и великий певец. Спеть ещё?

— Да! — Мальчишки выкрикнули это в один голос. Эйнор засмеялся, но тут же посерьёзнел…

Словно птицы на небе, летят облака
Над безмолвной морскою волной…
А когда-то, с поры той минули века,
Белый Град здесь стоял над скалой…[36]

— Ну что ты поёшь такие грустные? — огорчённо спросил Фередир и чуть пришпорил коня. Эйнор улыбнулся:

— Спой весёлую.

— Ну, не знаю, весёлую или нет, но точно пободрей спою! — задиристо отозвался Фередир. Подбоченился в седле (Гарав поёрзал, теснясь).

Я искал Границу Бури —
А у бури нет границ…
И с тех пор мой корабль танцует
Под настойчивый ветра свист.
Белой чайкою рвется парус,
Где ты был — там тебя уж нет…
Даже имени не осталось
У осколка древних легенд.
И с тех пор меня мотает
По морям, городам и войнам.
Память льдинкой в ладони тает —
И нет силы крикнуть: «Довольно!»
В многих знаниях — много горя,
Я — воистину Черный Вестник,
Я играю чужой судьбою
С оголтелою бурей вместе!

Фередир присвистнул — без пальцев, но громко — и продолжал:

Но тебя ничто не удержит,
Если ветер — твоя стихия.
Если в сердце живет надежда —
Объяснюсь ей тогда в любви я.
У любви — очертанья бури,
Ну а буря границ не знает…
Это все, что еще могу я,
Это все, что меня спасает.
Снова поутру — стылый ветер,
Для меня это — просто будни,
И в каком я сегодня веке —
Я узнаю только к полудню.
Я, нашедший Границу Бури,
Что границ не имеет вовсе,
Листопадом в окне любуюсь.
Снова осень, поздняя осень…[37]

— Спой ты, Гарав, — предложил Фередир, едва умолкнув.

— Я не умею, — покачал головой Гарав. — Совсем. Честно. Слушать люблю и… — Он чуть не сказал «…и стихи сочинять», но не сказал. — И стихи читать.

— И ещё много чего не умеешь, — заметил Эйнор. — Поразительно. Ну ладно, ты потерял память. Но уж тогда бы до конца!!! А то вот как жрать — ты помнишь, но при этом забыл, как седлать коня.

— Я из крестьян, — ответил Гарав «предположительным» тоном. — Коней видел только в запряжке. Может, у нас вообще на быках пашут? Не помню.

— Ну, честно сказать, что ты из просто крестьян, не похоже, — уже без смеха продолжал рыцарь. — Тебя учили владеть мечом, причём учили неплохо. У тебя получается.