Оруженосец

Вот всё, что я знал о судьбах певцов,
Настанет мой час, закрою глаза,
И в мире ином мы встретимся вновь,
Так пой же со мной, ожидая рассвет.
Пой вместе со мной.
Грядущий день нас прочь уведёт
За окоём,
Никто не узнает наших имён,
Но песни будут звучать.
Грядущий день надежду несёт,
Пусть песня огнём
Греет сердца,
Пусть гонит боль и страх.
Старинный напев навек сохранит
Память о павшем в неравном бою,
Но закончились песни, пора уходить.
Многих ты встретишь, но имя певца
Никто не спросит.
Грядущий день нас прочь уведёт
За окоём,
Никто не узнает наших имён,
Но песни будут звучать.
Цель так близка, встретим свой рок,
Ты не одинок.
Без страха иди сквозь тьму и холод,
Ведь песни будут звучать,
Они будут звучать.[63]

Три мраморных плиты в фамильном кургане. Или две? Хоть бы артедайнцы передали на родину весть о том, что он взял служить Гарава. Обидно будет, обмани он мальчишку в такой малости.

Ведь ничего другого для него уже не будет.

Ни для кого из них троих не будет.

Дверь открылась и закрылась бесшумно, и вошедший тоже был бесшумен, но Эйнору не нужно было слушать или смотреть, чтобы понять, кто вошёл. Вино, остававшееся на стенках бокала, замёрзло розоватой паутинкой струек. Эйнор отхлебнул — и без того холодное, оно сделалось похожим на только что взятое с ледника. Вкусное… Золото бокала студило пальцы так, что кончики их онемели — и Эйнор поставил бокал на гладкую поверхность стола.

— Кто привозит тебе вино с юга, открой тайну, Ангмар ничей сын? — спросил Эйнор, не оборачиваясь.

Он, конечно, угадал.

Чёрный Король сел напротив в кресло с высокой спинкой. Раньше Эйнор никогда не видел его и удивлённо отметил, что Ангмар выглядит просто как уже немолодой, но опытный и сильный воин-нуменорец чистейших кровей. На миг рыцарю даже стало неудобно за насмешливо-фамильярный тон — как будто он и впрямь оскорбил намного более старшего и мудрого человека в его собственном доме — в благодарность за щедрое гостеприимство…

— Торговцы, Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана и воспитанник князя Нарака, — ответил он на немного архаичном адунайке. — Торговцы привозят и вино, и специи. Надоедливые, как мухи на куче навоза.

— Куча навоза — ты это об Ангмаре? — невинно спросил Эйнор, вытягивая ноги и кладя их одну на другую. Синонимичность названия королевства и имени короля удваивала оскорбление.

— Дай им волю — они превратят в кучу навоза весь мир, — невозмутимо сказал Ангмар и точно так же вытянул ноги. — Тебе никогда не казалось, что самое страшное зло мира — не Гобайн Саур, а именно торговцы?

— Ты считаешь Тху злом? — Эйнор удивился, но вновь намеренно употребил это слово: «Вонючка» в адрес Саурона.

— Конечно… — Ангмар тоже удивился, и удивление не было фальшивым ни на ноготь. — А что, по-твоему, он добро?

Эйнор беспомощно передвинул по столу бокал. Он не знал, что сказать. Ангмар молчал спокойно и доброжелательно.

— Отпусти мальчишек, — попросил Эйнор неожиданно для себя. — Они младшие люди, зачем им нуменорские счёты?

— Я прикажу их привести сюда, — сказал Ангмар, — и посадить на колья вон в тех углах. Там и там. — Палец в чёрной перчатке со странным кольцом указал на углы, и Эйнор невольно посмотрел туда. — Сначала одного, потом другого. А ты, если не хочешь этого, мне расскажешь, зачем Нарак послал тебя на север — встречаться с Тарланком, которого ты так удачно отпустил.

— Я ничего не скажу, — ответил Эйнор.

— Тебе всё равно? — Ангмар переложил ноги, устроил руки на длинных резных подлокотниках кресла.

— Нет, но есть вещи, которые дороже наших жизней. И моей, и их. Намного. Так что убивать их бессмысленно, я буду молчать, даже если твои орки снимут с них кожу на моих глазах.

— А тебя? — с интересом уточнил Ангмар. — Если я прикажу посадить на кол тебя? А их буду спрашивать?

— Они ничего не знают всё равно, — усмехнулся Эйнор и допил вино. — Не знают и потому не скажут. Я — знаю… и я не скажу, даже если ты велишь зажарить меня на медленном огне.

При мысли об этом кожа стала липкой от холодного пота. Но Эйнор усмехался и крутил в пальцах бокал.

— Но, может быть, передумаешь ты сам? — поинтересовался Ангмар. — Пока ещё не поздно? Я ведь могу допросить тебя потом, когда твоя душа будет в моём распоряжении.

Эйнор опять замолчал ненадолго. И с прорвавшейся тоской сказал:

— Может быть, хватит говорить? Слова ничего не изменят.