Оружие для убийцы

Пока Виктор раскапывал от снега и разогревал машину, он пил кофе в своем кабинете. Лариса еще спала. За окном стояла темень. Без десяти восемь Клава зашла убрать поднос. Пашкевич вспомнил недавний разговор с Шевчуком.

— Я тебе оставлял роман «Утренняя звезда», прочитала?

— Не прочитала, Андрей Иванович, — отмучила.

— Вот как? Чем же он тебе не понравился?

— А там все как у нас. Шахтерский городок, работяги, грязь, нищета… Я как–то к брату в Горловку ездила, ну будто оттуда списано. Шахты закрываются, людей выбрасывают на улицу, мужики пьют по–черному… И любовь там какая–то… я целую ночь проплакала. Представляете, туда приехала молодая учительница. В нее один офицерик втрескался. И такой гад — в первый же вечер под юбку полез. А она не дала. Так он до чего, сволочь, додумался! Сказал своим солдатам, что она — проститутка, и адрес дал. Они в увольнительную поддали в этом… в пабе, ну, в кабаке, по–нашему, и завалились к ней — человек десять. Учительница — в крик, а они решили: цену набивает. Изнасиловали ее, скоты, всем стадом, а она от этого умом повредилась и повесилась. — Клавдия вытерла журнальный столик, за которым он завтракал, и этой же тряпочкой мазнула по глазам. — Ну подумайте сами, кому охота про такие ужасы читать? У нас своего горя — хоть веревочкой завей, мне лично чужое без надобности.

— Принеси.

Закипая злостью, Пашкевич сунул папку с оригинал–макетом в портфель, погладил Барса, вскочившего при его появлении со своего коврика в прихожей, и вышел.

Что ж, так он и думал. «У нас своего горя — хоть веревочкой завей…» Идиоты, неужели они этого не понимают — ни Злотник, ни Шевчук? У нас если про горе, то надо как–то по–бразильски или там по–мексикански. Одним словом, «Богатые тоже плачут». Это — пожалуйста. Как плачут бедные, мы сами знаем. Получше многих.

В восемь Пашкевич уже был на работе. Ни одно окно в издательском офисе еще не светилось; все работали «от» и «до», как при социализме. А хотели бы зарабатывать столько же, сколько он. Нет, братцы, так в наше время не бывает.

Пашкевич открыл кодовый замок и поднялся к себе на второй этаж. Он любил это тихое время, когда не звонил телефон, не входили сотрудники с неотложными делами, когда ничего не нужно решать наспех, а можно посидеть в тишине, все тщательно обдумать и взвесить, прежде чем с головой окунуться в текучку. Разделся, сел за стол и набросал на листке проект приказа: работу над книгой «Утренняя звезда» прекратить, все расходы на перевод и подготовку оригинал–макета возложить на Злотника и Шевчука. За некачественный отбор литературы лишить обоих премиальных за ноябрь на сто процентов.

Выпустив пар, придвинул пачку газет и журналов, которые не успел просмотреть вчера днем. «Книжное обозрение», «Книжный бизнес», «Книга и жизнь»… Все они печатали на своих первых страницах списки бестселлеров — чемпионов продаж последней недели, двух, трех недель и месяца. До недавнего времени в этих списках постоянно мелькали три — пять названий «Афродиты». Это был как бы показатель температуры: есть хоть одно название — организм здоров и работает нормально, нет — что–то разладилось, произошел сбой. Ищи и исправляй, пока болезнь не зашла слишком далеко, иначе будет поздно.

За шесть недель книги «Афродиты» в списках бестселлеров не появилась ни разу. Не было их и сейчас. Он с раздражением отодвинул газеты. Значит, двенадцать последних вышедших книг — двенадцать выстрелов в «молоко». Они не вызвали интереса у покупателей и будут расходиться долго и трудно, часть тиражей придется уценивать. Вместо дохода — убытки. Нет, до убытков, конечно, дело не дойдет, но и запланированной прибыли не будет. Во всем виновата редакция, которая отобрала эти книги, перевела, подготовила к печати. Не слишком ли часто они стали мазать?

Пашкевич взял листок с наброском приказа. Через две минуты премиальных была лишена вся редакция, а Шевчук и Злотник — еще и половины дивидендов по итогам года. «Посмотрим, как вы проглотите эту пилюлю!» — злорадно подумал он.