Оружие фантома

– Сердце что-то придавило… – пробормотал Сергей, подозрительно оглядываясь по сторонам. – Вы в отделении голого мужика не видели?

– С…сейчас или вообще? – спросила «наездница».

– Немедленно покиньте служебное помещение! – потребовал медик.

– Блядский дом какой-то, а не больница… – возмущенно выдохнул Вербин, прикрывая за собой дверь.

Оставалась последняя дверь с обещающей все что угодно после посещения комнаты старшей медсестры табличкой – «Смотровая». Сергей толкнул рукой дверь, и она распахнулась. Никакого разврата, чистота и порядок. Несколько стеклянных шкафов с кислородными подушками и лекарствами, старый деревянный шифоньер для переодевания да пара кушеток. Запах больницы и стерильных марлевых бинтов – самый ненавистный запах в мире. Вербин уже собрался выходить, дабы его не застукали по подозрению в хищении спирта, как вдруг его лицо напряглось, и он бесшумно прикрыл дверь. Прижав ее плечом, он медленно повернул замок, отрезая самому себе выход из небольшой комнаты.

Если следы босых ног незаметны на пыльном полу в коридоре, то следы босых пыльных ног очень хорошо видны на стерильном полу «смотровой»…

Однако вскоре он обессиленно опустился на пол, прижимаясь спиной к крашеной стене. Следы вели как в комнату, так и из нее.

Киреев исчез.

Глава 2

Моисей сейчас переживал те же чувства, что недавно Морик. Не успев успокоиться после трепки, какую ему учинил «законник» Степной, он опять попал в переплет. Едва Степной съел свою котлетку и отвалил, едва Моисей влил внутрь себя полный фужер армянского «Арарата», как зеркальные двери распахнулись, и при виде вошедших Моисею опять захотелось в туалет. К его столику приближались старший оперуполномоченный местной «уголовки» Булгаков и с ним… Моисею даже гадать не нужно было – с Булгаковым следовал тот самый пресловутый Макаров, о котором так много говорилось и которого никто пока не видел. Вместе с ними были еще двое. Понятно, что не сотрудники социального страхования…

Все началось как-то нехорошо сразу, с первой же минуты. Видя «железнодорожный состав», «наезжающий» на шефа, двое из троих оставшихся телохранителей Моисея резко встали и пошли на таран. Поскольку не «светились» ментовские удостоверения, не было привычных слуху фраз – «на пол, суки, милиция!», то охранников авторитета понять было можно. Так же можно было понять Макарова и иже с ним, которых в Слянске знает каждая собака и которые не потерпят в свою сторону подобных резких движений. И хотя они были в Заболоцке, а не в Слянске, привычка тут же дала о себе знать.

Первый из телохранителей не сразу понял, что с ним произошло. Он догадался, что ему повредили челюсть только тогда, когда пересек ползала спиной вперед, разбил посуду на трех столах и под истошный женский визг рухнул в угол на музыкальные инструменты. Гитара солиста глухо и укоризненно простонала «ре-е-е» в тот момент, когда второй телохранитель, уже в глубоком нокауте после свинга Саморукова, головой зарывался в колени какой-то посетительницы. Та верещала и округленными от ужаса глазами смотрела на стриженый затылок, торчащий между ее ног.

Моисей, ощущая поднявшиеся из желудка пары коньяка, по-бычьи смотрел на четверку, невозмутимо рассаживающуюся за его столом. Он сразу же решил рассказать им все, что их интересует, не упоминая о своей незначительной в этом роли. Иными словами, Моисей решил «кинуть» ментов и увести их в сторону от Степного и – трижды проклятого! – Заградского, потому что любое слово, дающее основание предполагать, что стрельба велась с его, пусть косвенной, подачи, грозило нарами и вековыми кедрами.

– Где Степной? – Не самый лучший из вопросов, какие Моисей ожидал услышать от Макарова.

– С кем имею честь?

– Если бы ты ее имел, не было бы нужды с тобой разговаривать, – ответил Макаров. – Не валяй ваньку, Моисеев. По мне стреляли, и я знаю, кто стрелку в этом помог. Поэтому я грозен, как никогда, и бесчеловечен. Если хочешь, чтобы я твое рыло засунул в этот «оливье», то спроси еще о чем-нибудь. Например – кто такой Степной.

– На самом деле, кто такой Степной?

Брызги майонеза и зеленый горошек, словно осколки после взрыва, разлетелись в стороны от тарелки и слегка забрызгали сидящих. Опера невозмутимо вытерли одежду салфетками и продолжали наблюдать за тем, как голова Моисея, прижатая рукой Макарова к огромному блюду, лихорадочно дергается в овощной смеси, пытаясь найти доступ к свежему воздуху. Выждав, Макаров откинул заболоцкого авторитета на спинку стула.

– Человек! – окликнул Саша официанта, продолжая мертвой хваткой удерживать жертву за шею. – Горячее! Уху из стерляди «а-ля рюсс»!

Посетители, стараясь, чтобы Моисей не заметил, что они были свидетелями такого, поспешили ретироваться. Они оставляли на столах огромные чаевые – брать сдачу было некогда. Когда ресторан опустел, Булгаков запер дверь изнутри, а Макаров завел руки Моисея назад и надел на запястья наручники.

– Ты – покойник, клянусь!.. – в ярости прорычал Моисей. – Ты, сука мусорская, перешагнул грань дозволенного! Ты знаешь, кто я здесь такой?!