Оружие уравняет всех

— Наш тур расписан в заявке. Речь не идет о наших претензиях. Мы согласились играть в городах Английского Камеруна: Кумбо, Джанг, Фумбан.

Небольшие городки, мимоходом заметил чернокожий полисмен, вместе взятое население которых составит чуть больше ста тысяч человек. Подсознательно в нем начали тлеть подозрения.

— Вы избегаете крупных населенных пунктов? Почему?

— Мы не ахти какие музыканты, — оказывал сопротивление Нико. — Наша основная работа в переходах метро.

Пошли отмазки, усмехнулся негр. И рискнул вслух поразмышлять о людях, которым не идет мускулатура. Он обращался к таможеннику, но не сводил глаз с приезжего музыканта, и тон его поднимался от развязного к разнузданному.

— …Тот же скрипач, например — если он в пиджаке, под которым угадывается тщедушное тело. Но вот он скидывает одежду, а под ней тренированные бугры: бицепсы-дыни, трехглавые мышцы плеча и так дальше. От грудного мяса у кормящих матерей слюнки текут, не говоря уже о тех, кто припал бы к этим грудям губищами. И вот это самое играет на скрипке? Это оно, что ли, управляет гибкими пальцами? Да такое тело даже для нотной подставки предлагать опасно. Нет, музыкант, художник и поэт должен еле-еле таскать ноги. Лично я не представляю зажравшегося художника, а если он зажрался, то уже не художник — бизнесмен, может быть, бездарь, этакая ленивая субстанция.

Он резко сменил тему. И голос его зазвучал по-другому.

— Вам задали вопрос о скрипке. Отвечайте, пожалуйста.

— Да, — кивнул Нико, — эта скрипка больше обычной и называется альтом.

Бамбутос чуть нахмурил лоб.

— Кажется, альт — это духовой инструмент.

— Вы правы. Альт — это еще и низкий детский голос, и партия в хоре. В общем, все, что звучит и нотируется выше тенора. И, конечно же, смычковый музыкальный инструмент.

— Смычковый?

— Разумеется.

Эстафету подхватил полицейский.

— Вы не могли бы взять и смычок из футляра? — Он оттягивал тот момент, когда предъявит обвинения: кто вы? с какой целью вы прибыли в нашу страну? с какой целью вы маскировались под музыкантов?

— Взять смычок? — повторил за полицейским Нико. — Зачем?

— Я прошу вас.

Адвокат склонился над футляром и взял в правую руку смычок.

— Мы увидели вас вживую, — сказал полицейский, обменявшись красноречивым взглядом с таможенником. — Осталось послушать.

— Дайте-ка мне скрипку! — Катала сделал шаг вперед. — Сейчас я вам сыграю!

— Нет, оставайтесь на месте, пожалуйста, — голос полицейского натянулся.

— Боюсь, альт в дороге расстроился…

— Вам, музыканту, не составит труда настроить его. Вам ведь не нужен для этого, как там его… — полисмен пощелкал пальцами.

— Камертон, — пришел на помощь Каталин. И даже показал, что это такое, ударив двумя пальцами по руке и поднося их к уху.

— Да, да, правильно, вылетело из головы. Итак?.. — Он сложил руки на груди и, будучи уверенным, что близок к разоблачению лжемузыкантов, а значит, и лжемиссионеров, закрыл глаза и скрестил на груди руки.

Он снова открыл глаза, когда мысленно представил в руках этого громилы ручной пулемет, и этот образ уже трудно было выкинуть из головы.

О том, что Алексей Николаев в допризывном возрасте воевал на территории зарубежного государства, узнали в военкомате. А в районный комиссариат его доставили в наручниках двое участковых и квартет ОМОНа. Военного комиссара, которого за глаза называли «наркомом», Нико видел несколько раз — дородный, с яркими похотливыми губами гомосексуалиста. Про него ходили слухи, кто-то приводил конкретные цифры: сколько призывников прошли через его задний кабинет с вместительной ванной и душем. В этот раз на месте комиссара сидел лет сорока пяти человек в белой рубашке с закатанными рукавами.

— Скрываешься? Готовишься к службе в спецназе? Ты уже наполовину дезертир, так что в элитных частях таких, как ты, не ждут.

Смысл его вопросов просился называться издевательским, однако в интонациях не было и намека на оскорбление.

Нико будто за язык потянули, и он задал вопрос:

— А с боевым опытом за рубежом вам люди нужны?

— Ты просто так треплешься или в твоих словах есть правда? — спросил он голосом дежурного у постели тяжелобольного.

— Не хочу попасть в стройбат или инженерные войска. Говорят, это одно и то же, — добавил Алексей.

— Говорят, в Москве кур доят, — ответил незнакомец. И, пролистав несколько страниц личного дела, выделил один существенный факт: — С 1992 по 1994 год, то есть ровно четыре призыва, тебя не могли доставить в военкомат. Здесь я вижу десять, нет, двенадцать рапортов участковых милиционеров, — подсчитал он. — Они с ног сбились, отыскивая тебя. Но здесь нет слез твоей матери, которая потеряла тебя на два года. Так где ты скрывался все это время?

— Воевал в Сербии.

— Дальше, — он равнодушно поторопил двадцатилетнего парня кивком головы и игрой глаз, которые по очереди открылись и закрылись, как семафор на переезде.

— Прибыл на фронт в Герцеговину в ноябре 1992 года, — рассказывал Нико, — как раз в то время, когда участковый начал поиски. Бои там вел корпус Герцеговины.