Осада Монтобана

— Потому что я вас обожаю! — закричал он, неожиданно упав на колени пред Сабиной. — Потому что этот ребёнок живой и неумолимый образ вашей любви к тому, к кому я ревную самым страшным образом, потому что, если бы я был отцом Валентины, она была бы для меня ангелом, которого я окружил бы на Земле райским счастьем.

Молния, упавшая с безоблачного неба, не более испугала бы госпожу де Нанкрей. Она стояла неподвижно, с расширенными зрачками, онемев от удивления, и думала, что она видит дурной сон, который ей стыдно было понять.

— Я вас люблю первой, последней, единственной любовью всей моей жизни, — продолжал с безумной восторженностью граф Филипп. — Ах, если бы вы знали, как я проклинал себя за то, что прекратил мои прямые отношения с Рене, с тех пор как он удалился в Лангедок! Вместо одного месяца я восемь лет знал бы вас и питал бы к вам чувство, которое делает из меня новое существо, возвращая весь пыл юности.

Он хотел схватить руку госпожи де Нанкрей, ещё не успевшей прийти в себя. Это движение заставило её опомниться. Она с негодованием оттолкнула графа, и её нежный взгляд сменился выражением надменности и презрения, которое заставило графа отступить на шаг.

— Вы друг моего мужа!.. Вы отец семейства!..

Эти слова, сорвавшиеся с её трепещущих губ, заключали в себе всё пренебрежение, которое честная женщина, возмутившись против гнусного обольстителя, могла бы вложить в более длинную и пылкую речь. Они поразили графа де Трема, как пощёчина. Он встал с колен со сверкающими глазами и потемневшим лицом.

— Я друг Рене! — вскричал он, пожимая плечами. — Рене, который вас любит? Полноте! С тех пор как страсть к вам кипит в моей крови, я жажду его крови! Я его ненавижу, ненавижу, слышите ли вы, во сто раз более самого смертельного моего врага! Довольно того, что я должен скрывать мою ревность, притворяться признательным за мнимое великодушие, которое на самом-то деле было законным возвращением моих прав. Ваш муж украл у меня единственное блаженство, непреодолимо влекущее меня, меня, прельстившегося ещё с юных лет. Любовь такого ангела, как вы...

— О, вероломный иуда! — вскричала с ужасом госпожа де Нанкрей. — Пропустите меня, или я прикажу вас выгнать!

Филипп, пока говорил, всё приближался к Сабине, которая машинально укрылась в амбразуре окна, откуда она не могла выйти, не коснувшись платьем графа.

— Выслушайте ещё, — продолжал он, — выслушайте отца семейства! Это правда, у меня четверо детей... Ну пусть сатана потребует от меня моей дочери Камиллы, рождение которой стоило жизни её матери, пусть он потребует её от меня взамен вашей улыбки... и я отдам ему мою дочь!.. Или ему нужен Робер, мой старший сын, которым я горжусь и мужественная юность которого скоро превратит его в настоящего мужчину? Пусть демон похитит моего Робера и научит меня волшебству, способному очаровать вас на один час! Дети мои!.. Вы меня упрекаете, что я ненавижу вашу Валентину, это правда, я ненавижу её почти столько же, сколько ненавижу её отца... Однако, если бы её жизнь находилась в опасности и вы у меня попросили, устремив на меня потеплевший взгляд, умолить смерть, чтобы она вместо Валентины взяла моих сыновей Анри и Урбена... я согласился бы и на это!

Он хрипел, на губах его была пена, он сходил с ума от адской любви. Когда, задыхаясь, он должен был замолчать, чтобы перевести дух, дверь гостиной отворилась и затворилась с шумом.

III

то привлекло внимание графа де Трема, который обернулся с живостью и с некоторым беспокойством, но никто в гостиную не входил.

«Это ветер», — подумал он.

Госпожа де Нанкрей, стоявшая лицом к двери, вдруг сделалась спокойна. Мысль, что кто-нибудь мог застать его во время столь необузданного порыва страсти, заставила графа сделаться умереннее.

«Я ошибаюсь, — подумал он, — я пугаю эту горлицу моими орлиными криками. Часто сострадание составляет слабую сторону, Лукреций».

Он склонил голову и упал на одно колено.

— Простите! — пролепетал он прерывающимся голосом. — Простите за моё признание! Непреодолимая сила вырвала его из моей отчаянной души... Ваша добродетель так высока, что моя любовь, взволнованная внезапной бурей, могла... О, теперь я чувствую, что должен был показаться вам гнусен... Я был безумен! Вы так добры, так сострадательны, неужели вы не простите несчастного, преступление которого состоит в том, что он поддался только раз беспрерывной муке, раздирающей его сердце!

— Встаньте, ради бога! — с волнением сказала Сабина, потому что её искренность и доброта всегда были готовы верить выражению страдания и раскаяния. — Удалитесь, граф, и никогда не возвращайтесь в этот дом... а я забуду ваше оскорбление и скрою ваш поступок от моего мужа.

— Расстаться с вами! Не видеть вас более! — вскричал Филипп. — И это ваше милосердие!.. Разве расстояние помешает этому пламени, которое вы зажгли, гореть в моей крови! Не прогоняйте меня, не убивайте меня.

Его отчаяние казалось таким истинным, таким глубоким, что госпожа де Нанкрей попыталась сделать над собой усилие, чтобы водворить спокойствие в этой безумной душе.