Осада Монтобана

— Тем лучше, мой юный друг, тем лучше, — повторил нараспев капуцин. — Любовь, страсть расслабляющая. Она до того обессиливает, что мы способны только воздевать руки с молением к возлюбленной... и вскоре лишаемся даже возможности поднять руку с кубком, хотя бы и были такими молодцами, как вы, мой доблестный поклонник Вакха. За ваше здоровье!

— Нет! — ворчал майор с притворною досадой, — считайте меня влюблённым, сумасшедшим или глупым... Как хотите, а я не намерен осудить себя на воздержность верблюда в пустыне, которую хотят наложить на меня... и для чего ещё — чтобы скакать чёрт знает куда в сырую и холодную ночь!

— Неужели, сын мой? Неужели, избранный моего сердца? — восклицал дом Грело, которого опьянение, по-видимому, побуждало к нежным излияниям и к фамильярности. — Какой нечестивец осмеливается воспрещать тебе дивные наслаждения небесного напитка. Давно уже я люблю тебя и восхищаюсь тобой, мой дорогой друг! Твои подвиги приводят меня в восторг. Ты единственный наследник, которого я могу иметь в редком искусстве пить начистоту, молодцом, победителем. Я вижу вокруг твоего лба возникает виноградный венок, подобный моему, но невидимый для непосвящённых. Тебе только недостаёт пурпуровой мантии, которая покрывает моё лицо, для того чтобы все узнали в тебе моего достойного преемника в царстве тирсов. Ты украсишься ею, если последуешь советам моей искусившейся опытности... Но прежде всего укажи мне подлецов, которые хотят тебя уничтожить, хотят помешать тебе развить свои способности, мой птенчик.

Услышав эту сумасбродную речь, виконт де Трем убедился в том, что капуцин совсем опьянел. Они выпили каждый по четыре бутылки старого вина, против которого не устояла бы самая крепкая голова.

— Кто же, кроме этого Катона, моего старшего брата, осмелился бы посадить меня на глупый напиток лягушек! — сказал Анри со вздохом, очень ловко подменив свой полный кубок на пустой кубок дома Грело.

— Постой! Постой! Дай мне уложить свои мысли! — рассуждал между тем капуцин и разом осушил подставленный ему кубок. — Та-ак... Вот теперь я сообразил, моё сокровище, — продолжал он заикаясь. — На тебя наложен крест, как на пикового туза; ты осуждён пить воду, как бубновый валет, и всё это потому, что твой властелин-полковник посылает тебя с тайным поручением ради службы герцогу Орлеанскому!

«Сам наклёвывается», — подумал майор.

— Какая служба! — сказал он вслух.

— Не говори, дражайший, не говори... сущая дрянь!

— Вместо того чтобы скакать невесть куда для несносного принца, каждый заговор которого сносит, как косою, головы у всех, участвующих в нём, как охотно служил бы я кому-нибудь сильному и могущественному, кто явно и по-царски наградил бы моё усердие.

— Да, да, да, да, — хрипло повторял капуцин.

— Я честолюбив.

— Этого не запрещает Вакх.

— Бьюсь об заклад, что и вы честолюбивы, приор.

— Ш-ш!.. Секрет!.. Выпьем!

Девятая пробка взлетела в потолок.

— Те Deum laudamus![19] — затянул капуцин, осушив кубок, наполненный майором.

— Бьюсь ещё об заклад, что вы приехали в Бельгию не для каких-нибудь вздоров, — продолжал виконт. — С вашим редким умом вы осмотрели всё сумасбродство замысла Гастона Орлеанского. Вы, верно, здесь ищете средство выгородить себя, когда настанет неизбежная минута и всё рухнет.

— Ш-ш!.. Секрет!.. Выпьем! — повторил пьяница.

— Доверьтесь мне, — продолжал Анри с притворным добродушием. — Разве вы не видите, что я плыву в одних водах с вами?

— Водах?.. Не надо воды!.. Фу!

— Полно с меня заговора, от которого его королевское высочество умоет руки в нашей крови... Выкарабкаемся из него вместе? И вот что: мы обратимся...

— К кому, мой феникс?

— К кардиналу, — шепнул майор.

— Ш-ш!.. Это секрет!.. Выпьем! — заикался капуцин, моргая глазами.

Его собеседник взял десятую бутылку, но в ту минуту, когда собирался её раскупорить, он вдруг остановился.

«Вместо того чтобы развязать язык этому бочонку в человеческой коже, — подумал он, — я, пожалуй, совсем его отниму. Очевидно, старое вино, которое и на меня действует порядком, усыпляет этот живой бурдюк. Надо сильное возбудительное, чтобы разжечь эту спиртовую лампу в виде капуцина и воспользоваться светом, который она разольёт».

Дом Грело протянул к нему свой кубок.

— Вино становится приторным, — сказал ему Анри. — «Большой бокал» разве не славится своею водкой?

— Справедливо, дорогой сын. Хочешь водки? Возьми на прилавке эти две фляги... наиотличнейший сорт! Извини, что не подаю тебе сам... тяжёлый корпус не позволяет... к тому же ноги у меня — сущие тряпки... Хи, хи! Я очень несчастлив, ей-богу!

Слёзы полились по его сизым щекам. Жгучий напиток наполнил кубки почти до краёв.

— Хватим разом! Те Deum laudamus! — сказал капуцин, осушив свой кубок. Потом он заглянул в бокал товарища и вскричал слезливо: — Ты не выпил до дна! Фи! Ты мне изменил... Мне, который хотел, куда ни шло, открыть тебе свою душу! Да, свою отцовскую душу. И... несчастье! Ты не хочешь вместе со мною испить горькую чашу! Ты отрекаешься от меня!